Рассуждая так, Жозен снова вышла на крыльцо в ожидании сына. Нехорошие мысли шевелились в голове женщины, злое замышляла она: обобрать приезжих, чтобы улучшить свое положение. Бумажник, набитый деньгами, серебряные вещи в дорожном мешке пробудили в Жозен алчность. Для нее в жизни была главной цель — деньги. Труд она ненавидела; еще ненавистнее было унижаться перед теми, кого она считала ниже себя. Какое счастье было бы сделаться независимой, ни в чем не нуждаться, располагать большой суммой денег! Сын Раст — молодец: ему стоит только дать немного денег для начала, и он тотчас придумает выгодное дело!
В это время из комнаты послышался болезненный стон. Больная беспокойно металась на кровати, затем все стихло. Жозен встревожилась, услыхав эти звуки: показалось, что кто-то подслушивает ее мысли. Но через минуту она успокоилась и по-прежнему стала рассуждать про себя: «Да нужно ли Раста посвящать в мои планы? Следует ли рассказать ему, что в шкафу спрятаны бумажник с деньгами и несколько серебряных вещей?»
Доставая из дорожного мешка ночной капотик девочки, Жозен увидела железнодорожные билеты до Нью-Йорка, две багажные квитанции и горсть мелких денег. «Это, пожалуй, можно показать Расту, — подумала Жозен, — а о бумажнике лучше промолчать».
В это время с улицы послышались знакомые шаги сына. Эдраст возвращался домой, напевая веселую песню. Жозен вскочила и заковыляла навстречу сыну, боясь, чтобы он случайно не разбудил спящих. Эдраст был высокого роста, щегольски одетый, плечистый, рыжеволосый, черноглазый, с красноватым лицом. Это был парень умный, ловкий и весьма наблюдательный.
Заметив, что его мать взволнована, как-то неестественно суетится, что лицо у нее бледно, что она встревожена, Эдраст понял, что нечто произошло: он не привык, чтобы мать выходила его встречать.
— Матушка! — воскликнул он. — Что с тобой?
— Тише, тише, Раст, не кричи! В нашем доме случились престранные вещи. Присядь-ка здесь на ступеньку, я тебе все расскажу.
И мать поведала ему о неожиданном появлении приезжих и о внезапной болезни молодой женщины.
— Они, значит, у нас там спят? — спросил Эдраст, указывая толстым пальцем на дверь, ведущую в комнаты. — Славное дело, нечего сказать! Навязала себе заботу о больной, да еще с ребенком!
— Что же мне было делать? — возразила мадам Жозен. — Не оставлять же на улице умирающую женщину, да еще ночью!
— Какова же она из себя-то? Может, нищая побирушка? Есть ли при ней багаж? Видела ли ты у нее деньги? — с любопытством расспрашивал сын.
— О, Раст, Раст! Не обыскивала же я ее корзины! Она и девочка прилично одеты, на матери дорогие часы с цепочкой, а в мешке я обнаружила много серебряных вещей.
— Какое счастье! — радостно воскликнул Эдраст. — Следовательно, она богата и завтра, когда будет уезжать, отвалит тебе пятерку долларов?
— Не думаю, чтобы она была в состоянии завтра уехать: она долго пролежит у нас. Если ей не станет лучше завтра утром, тебе придется поехать на ту сторону и привезти доктора Дебро.
— Это зачем? Ты не можешь держать больных у себя в доме, ты должна отправить ее в больницу. Ведь ты даже имени ее не знаешь, не знаешь, откуда она приехала и куда едет. Ну, а если она умрет у тебя на руках, что ты тогда скажешь?
— Если она умрет, я не буду виновата, — сказала мадам Жозен. — Но тогда за свои хлопоты и труды я буду вправе воспользоваться ее вещами.
— Да хватит ли вещей-то, чтобы расплатиться с тобою? — спросил сын и при этом негромко свистнул. — Эх, маменька, тонкая ты у меня штучка! Вижу тебя насквозь!
— Не понимаю, что ты имеешь в виду? — воскликнула с искренним негодованием госпожа Жозен. — По-моему, ясно: если я ухаживаю за больной, уступаю ей мою кровать, то я могу ожидать, что мне за это заплатят. Отправить же ее в больницу — у меня не хватает духу. Имени ее я не знаю, кто те знакомые, у которых она хотела остановиться, мне неизвестно, — что же остается делать?
— Делай, как ты задумала, маменька… Да, жаль, очень жаль молодую женщину! — сказал он, посмеиваясь.
Мать ничего не ответила сыну и некоторое время сидела в раздумьи.
— А не принес ли ты хоть сколько-нибудь денег? — спросила она вдруг, обращаясь к Эдрасту. — Мне нечего есть, а я собираюсь всю ночь просидеть у постели больной. Не сбегаешь ли ты в лавку купить хлеба и сыра?
— Ты спрашиваешь, есть ли у меня деньги? Погляди! — Эдраст достал из кармана пригоршню серебра. — Вот что я принес!
Через час Жозен с сыном сидели на кухне, ужиная и дружески болтая, а больная женщина и девочка спали в отведенной им комнате.
Глава 3
Последние дни в Гретне
Наступило утро. Больная по-прежнему оставалась в тяжелом забытьи. И мадам Жозен решила отправить Эдраста за реку, чтобы тот поспешил привезти доктора Дебро.
Но прежде мать и сын притащили в кухню дорожный мешок приезжих и принялись в нем рыться и рассматривать содержимое. Белье, туалетные принадлежности, багажные квитанции, проездные билеты — все это они нашли, но ни писем, ни записок, счетов, фотографий — ничего не попадалось, и только монограммы «J. С.» на белье и серебряных предметах свидетельствовали о принадлежности одному и тому же лицу.
— Не лучше ли мне сразу захватить с собою багажные квитанции? — сказал Эдраст, вставая и пряча в карман жилета свернутые бумажки. — Если больная очнется, ты можешь ей сказать, что им понадобились платья и что поэтому мы решили получить на станции сундуки. Так, что ли, обстоит дело? — спрашивал сын у матери, многозначительно улыбаясь.
Озабоченная мадам Жозен ничего не отвечала, завязала мешок и стала торопить сына.
— Поторапливайся, скорее привези доктора! Я так беспокоюсь за бедную женщину. Того и гляди, девочка проснется и расплачется, увидя, что ее матери не стало лучше.
Эдраст проворно оделся и побежал к перевозу.
Через полтора часа он возвратился в сопровождении доктора Дебро.
Доктор, осмотрев больную, уверил, что опасности нет.
— У этой женщины сильная лихорадка, — прошамкал старичок. — Ею надо серьезно заняться. Лежать долго она не будет — кризис должен скоро наступить. Я сделаю все, что возможно, для ее спасения.
Дебро прописал лекарство и, давая нужные наставления об уходе за новой своей пациенткой, гладил золотистые волосы малютки Джен, которая, проснувшись, не сводила глаз с матери.
Вскоре после того, как доктор ушел, к крыльцу подъехала телега с двумя сундуками, и Эдраст с помощью рабочих втащил тяжелый багаж в комнату, расположенную рядом со спальней.
Телега уехала, входная зеленая дверь захлопнулась, будто поглотила следы бедной матери с ребенком, точно исчезнувших для остального мира.
Доктор Дебро продолжал навещать больную, и каждый раз, оставляя ее, был все более мрачен и встревожен.
Он убедился, что положение больной абсолютно безнадежно, и сердце его нестерпимо болело за малютку дочь.
Бледная, молчаливая девочка целыми днями сидела на кровати подле матери с горестным выражением на лице.
Жозен как-то сказала девочке, что матери необходимо полное спокойствие. Трогательно было видеть, как после этого малютка часами сидела, почти не двигаясь и не выпуская руки матери из своей.
Нельзя было упрекнуть мадам Жозен в недостаточной заботливости о своих постояльцах. Она неутомимо и усердно ухаживала за больной и за ее маленькой дочерью, мысленно восхищаясь своей самоотверженностью.
— Ну, кто, кроме меня, способен так лелеять больную, так баловать ее ребенка? Я считаю их своими, — твердила она сыну. — Беспомощные, безродные, они только во мне одной и нашли опору. Они, положительно, мои, мои!
Самообольщаясь и теша себя этим, мадам Жозен хотела непременно уверить себя в том, что она не преследует корыстной цели.
Дней двенадцать спустя по узкой улице Гретны, по дороге к перевозу двигалась скромная погребальная процессия. Встречные, уступая дорогу, внимательно оглядывали Эдраста Жозена, одетого с иголочки и сидевшего с доктором Дебро в открытой коляске, единственном экипаже, следовавшем за гробом.