— Успокойтесь, сестры, — решительно вмешался Эдвард, предупреждая дальнейшие споры, — пока кому-то не взбрело в голову подслушать, о чем же вы тут секретничаете. Собирались подобраться поближе к Де Ла Серта, так и делайте, как задумали. Но молча, умоляю.
Младшая тут же подчинилась, испуганно съежившись. Пусть она и любила Мануэля Де Ла Серта, но я была ее обожаемой сестрой, защитницей и советчицей с самого детства.
Когда Эмма прошла чуть вперед, брат раздосадовано прошептал мне на ухо:
— Мануэль, конечно, хороший малый, но, хоть убей, я не пойму, почему обе мои сестры подпали под его чары. Что в нем такого, Ева, если уж и тебе отказал разум?
Я лишь пожала плечами.
Что такого было в Мануэле Де Ла Серта? Ясная улыбка, от которой словно бы становилось светлей? Черные глаза, которые, казалось, заглядывают в самую душу? Голос, одновременно и глубокий, и звонкий?
Будто бы это заставило меня замереть при виде иберийца и понять, что это именно он.
— Любовь — это просто рок, Второй, — наставительно пояснила я, продолжая идти вслед за близнецом. — Для нее нет и не может быть причин. Она приходит и не спрашивает разрешения. Словом, когда твое сердце дрогнет при виде чьих-то дивных глаз, ты поймешь меня.
Сам Эдвард пусть и родился со мной в один день, не познал еще иной любви, кроме родственной. Среди дам он имел определенный успех, но сам неизменно оставался к ним холоден.
Матушка шутливо говорила, что в семье растет еще один настоящий лорд Дарроу, который будет беречь свое сердце от светских кокеток со всем возможным тщанием.
Батюшка даже в пору своего долгого вдовства, который был перед женитьбой на нашей матери, сторонился связей с женщинами. И не только из-за беспокойства о приличиях. Несмотря на то, что внешне отец очень похож на мать-цыганку, ни капли огня в кровь ему это не добавило. И Эдвард родился точно таким же.
Брат шутливо толкнул меня локтем.
— Сколько самодовольства оттого, что у тебя появилась причина рыдать по ночам.
Я возмущенно покосилась на него.
Еще чего не хватало! Лить слезы. Дарроу не плачут. Тем более из-за любви!
— Я не рыдаю по ночам.
Мое недовольство не произвело на брата совершенно никакого впечатления. Мой второй знал, как сильно я люблю его и не сомневался, что я спущу ему любую вольность, любую шутку.
— Ну, так начнешь. Несчастная любовь, как говорят, этому очень способствует, — улыбнулся Эдвард, беря меня под руку.
А потешаться над несчастьем сестры не стоило. Не стоило…
— Давай, скажи это еще громче. Ведь не все еще знают, что холодная как лед Ева Дарроу теперь горит жарче соломы.
До компании молодых людей, к которой присоединились сыновья посла, оставалась пара шагов, и, пользуясь секундами, которые мы провели в зыбком уединении, брат шепнул:
— Зато ты пришла в себя, цыганская ведьма. А то выглядела так, будто он уже умер.
Верно. Пришла в себя. Вновь почувствовала твердую почву под ногами.
Эдвард легко влился в беседу, с азартом обсуждая лошадей и собак. Я же предпочла помалкивать, лишь изредка роняя слова одобрения. В лошадях я разбиралась не хуже всех этих джентльменов, а то и лучше. Дядя Лойза учил меня всему. Цыган лошадь должен уметь и объездить, и вылечить… И, конечно, украсть.
Воровать я не пыталась, но подойти могла к самому злому коню.
Чернота, оплетавшая Мануэля Де Ла Серта, становилась все гуще, казалось, с каждою секундой. А сам молодой человек все больше бледнел, пусть и старался не подавать виду, как ему на самом деле плохо.
Гордец. Ничем не покажет слабости до самого конца. Пока поздно не станет.
Теодоро рассказал, с каким возмущением старший брат выставлял за порог приглашенных матерью докторов и различных знахарей.
— Я совершенно здоров. И хватит с меня уже предсказаний смерти! — не стал сдерживать возмущения проклятый, косясь на меня с подозрением. — Я не собираюсь платить мошенникам за то, что они предскажут мне гибель!
Теодоро громко рассмеялся.
— А той цыганке все-таки заплатил!
Заплатил… Я попросила, чтобы мне просверлили дырочку в той монете, что дал за предсказание цыганской колдунье иберийский джентльмен, и носила ее теперь на шее как медальон. Вряд ли когда-то еще я получу от этого человека хоть что-то.
Все заинтересованно начали перешептываться. Пусть цыгане и не были в диковинку в столице, бродячий народ ходил свободно, однако же мало кто из благовоспитанных леди и джентльменов ходил в табор. А кто и ходил, подчас не признавался в том жадном интересе, который пробуждали чужие песни, яркие наряды и… колдовство, которого чурались гаджо.