Тут уж мое терпение кончилось, и я с возмущением напустилась на мужчину. На его родном языке.
— А у тебя что, сыновья лишние, что одного уморить не жалко?! Ничего не помогает, но и меня пускать не желаешь?! Прочь поди! А то сам рядом с ним в могилу ляжешь! Зачем пришла — все сделаю!
— Создатель милосердный… — донеслось сверху.
На шум вышел Теодоро Де Ла Серта, который глядел на меня как на сошедшую с небе Пресвятую деву.
Я гордо вскинула голову и, оттолкнув опешившего от подобной наглости маркиза, пошла вверх по лестнице. В этом доме я никогда прежде свободно не бродила и изучить расположение комнат не могла, но дорогу к Мануэлю нашла бы и с завязанными глазами. Я чувствовала его, как слепые чувствуют ласку солнечных лучей.
Позади раздались проклятия. Господин маркиз быстро опомнился.
Теодоро молча пошел рядом со мной, не указывая дороги, но и не мешая. Словно он выжидал чего-то. Чуда? Если так, будет ему чудо. Дверь в спальню старшего брата, правда, он открыл мне сам и даже галантно пропустил вперед.
Мануэль лежал на спине, прикрытый покрывалом, и выглядел так, словно бы уже умер. Дурное дело. И воздух в комнате был душным, застоялым, словно бы действительно покойник в доме…
Костлявая уже пришла. В изголовье сидела, приглядись — увидишь.
— Окна отвори, пустоголовый! — первым делом велела я. — Вели мне поставить жаровню, котелок с водой и глиняную чашу. И шевелись быстрей, если жизнь брата дорога.
Дивное дело, но благородный джентльмен споро принялся исполнять указания безродной цыганки. Когда он окна открывал, руки дрожали, как у старого пропойцы. Сердце кольнуло жалостью. У меня тоже были родные… И я не знала, как бы выдержала, случись с ними что.
— Пошевеливайся! — прикрикнула я, пытаясь скрыть за злостью отчаянный страх, и начала раскладывать травы.
— Меч у меня в руках и разрублю этот узел, — прошептала я.
Когда я заполучила все требуемое, в комнату сына пришла и сама маркиза. Гнать ее прочь я не стала, она мать, все равно в стороне не удержишь.
— Ты спасешь его, девушка? — тихо спросила она, глядя, как я развожу огонь.
Хотела бы я и сама знать. Все эти дни я твердила, что спасу, смогу… Но, глядя на Мануэля Де Ла Серта, я испытывала один только ужас. То, что забирало его, было сильным, могущественным.
— Молись, хозяйка, — бросила я, ставя котелок на огонь.
Марисоль Де Ла Серта не верила в мое искусство, но готова был вцепиться в любую соломинку, если это поможет вырваться из пучины отчаяния, куда она погружалась. Через некоторое время место рядом с матерью занял и Теодоро.
Мне присутствие посторонних не мешало. Цыган — это всегда в какой-то мере еще и актер. Публика никогда не может вывести нас из равновесия.
Пока вода закипала, я шептала над ней, прося всех духов, что покровительствуют мне, не оставить в тяжелый час и свою слугу, и того, кого любит она.
Когда я принялась бросать травы в котелок, Мануэль внезапно застонал, хотя до этого лежал как покойник в гробу.
Хороший знак. Колдовство начато.
Над отваром я уже принялась шептать наговоры от беды, от лихих людей, от чужого зла. Батюшка в такой ситуации не пользовался бы ничем, кроме собственных рук, он был достаточно силен и умел, чтоб напрямую управлять силами. Я же — нет. Впрочем, с проклятием такой силы отец бы и не стал связываться. Слишком сильное, слишком глубоко вросло. Да папа и с любым иным проклятием не захотел бы дела иметь. Даже собственное — и то снять не сумел когда-то…
Снять дурное колдовство — это вам не наложить, тут все куда сложней и тоньше.
Через час наговор лег на отвар, и я ясно увидела переплетения нитей силы в напитке.
— Сама выпей сперва! — внезапно подала голос маркиза.
В каждом слове сталь и угроза.
Я изумленно взглянула на нее.
— Вот только затем и пришла, чтоб и так уже мертвого травить, — бросила я презрительно и даже не подумала делать, как она велела. — Сиди тихо, гаджо, и не мешай!
Вдруг будто откуда-то изнутри вырвались странные, словно бы и не мои слова:
— Только дурак под руку лезет, когда за ним прибирают! А ведь за тобой прибирать приходится!
Марисоль Де Ла Серта медленно осела на пол. Нет, не чувств лишилась. Просто ноги подломились, поди. А я и сама не понимала, что же сказала ей и почему.
Я налила отвар в глиняную чашку и подсела к кровати больного.
Мануэль словно бы почувствовал что-то: открыл глаза и вновь тихо застонал.
— Чш… Чш, миро камло,[4] — принялась успокаивать его я, сама удивляясь, сколько ласки вдруг проступило в голосе. — Выпей и станет легче, не больно.