Если тетя Шанта решила ничего не говорить, значит, именно так и нужно.
К вечеру же пришло время песен, танцев, и кузен Данко едва ли не силой выволок меня из кибитки своей матери к костру, приговаривая:
— Не упрямься, сестрица Чергэн, порадуй всех! Спой!
Я лишь обреченно вздохнула и смирилась, что петь мне придется. Дома мама иногда называла меня соловьем и с гордостью повторяла, что способности к музыке мне передались от нее. Мне было совестно спорить… Но матушка просто не слышала, как я пою по-настоящему, среди ромал. Голос я получила все же от бабушки Лачи.
Ради меня Данко сам взялся за гитару и ласково, будто касаясь лица любимой, провел по струнам. Тут ему не было равных.
Вслушиваясь в мелодию, я поняла, что мне предстоит исполнить одну из тех цыганских песен о любви, которыми так славны цыгане: пронзительную, до дрожи грустную, в которой голос раскрывается так же хорошо, как душа певца.
Песня о несчастной любви… Самый подходящий для меня выбор… Пела не я, пело мое несчастное, разбитое на осколки сердце. И вся боль, которую я скрывала в себе, звучала в каждой ноте…
Когда же я смолкла, откуда-то из-за круга свет раздались аплодисменты.
Цыгане не любили так выражать свое одобрение… Гаджо. Они часто забредали в табор в поисках лихого разнузданного веселья. Но почему-то на этот раз стало тревожно на душе.
Я начала взглядом искать тех чужаков, которым так понравился мой голос.
Увидев же пришлых, растерялась немного. Де Ла Серта. Оба. Они стояли чуть поодаль, в стороне от костра и разглядывали меня, не отрываясь, словно какую-то диковинку. Должно быть, именно диковинкой я и была для них, чудным зверьком.
— К тебе гости, сестрица Чергэн, — весело сказал Данко, не замечая той оторопи, что я испытывала.
Во мне поднялось глухое раздражение. Даже тут нет мне покоя…
Как же не хотелось потерять то подобие равновесия в душе, что я обрела вдалеке от дома.
Иберийцы поприветствовали меня очень вежливо и даже сердечно. А в обращении Теодоро и вовсе иногда мелькала некая благоговейная боязнь. Он видел меня в деле. Он увидел мое колдовство собственным глазами. Для Мануэля же до сих пор слово «шувани» было просто бессмыслицей на чужом языке.
Когда с расшаркиваниями было покончено, старший из братьев прямо спросил меня:
— Что вы все-таки хотите получить за помощь?
Взгляд его, внимательный, цепкий, никак не желал оставлять меня в покое, словно бы Де Ла Серта пытался заглянуть мне прямо в душу.
Ох уже эти вопросы…
Я рассмеялась глубоким гортанным смехом, обнажив зубы, словно скалясь. То, чего я никогда бы не позволила себе в приличном обществе.
— Все бы вам считать и подсчитывать… Ничего от тебя мне не нужно. Сказала ведь уже, просто судьба такая. Поэтому и платить не нужно. Иди с миром, молодой господин, и не думай о глупостях.
Находиться подле него было для меня самой ужасной пыткой, какую только можно измыслить… И я хотела уйти. Или чтоб он ушел. Только б не видеть его, не слышать его голоса…
Мануэль Де Ла Серта нахмурился. Вероятно, подозревал, что какой-то подвох кроется в таком бескорыстии простой цыганки.
— Все твои соплеменники берут плату за услуги, которые оказывают.
До чего же упрям…
— А я вот с тебя платы брать не желаю, — гордо вскинула подбородок я. — Шел бы ты уже отсюда, гаджо.
После этих моих слов молодой человек медленно, словно бы нехотя, вытащил из кармана медальон на цепочке. Мой наметанный глаз сразу определил, что вещица сделана из серебра, причем работа, несомненно, тонкая, а само украшение старинное.
— Это что? — заподозрила неладное я.
Медальон показался слишком уж ценным, чтобы им разбрасываться так легко. Да и Теодоро уставился на брата так, словно тот только что осквернил их родовой герб. Похоже, в своем желании отплатить цыганской ведьме за спасение Мануэль Де Ла Серта перешел границы разумного.
Ну не может же он в самом деле…
— Подарок, — ледяным тоном ответил старший Де Ла Серта. — Или и подарков ты тоже не берешь?
Проклятие. Может. Еще как может.
Как у него хватило ума отдать нечто подобное в чужие руки? Тем более, в руки такой особы, как Чергэн… Даже если и спасла я его жизнь…
— Не дороговат ли подарок? — недоверчиво протянула я, пытаясь придумать, как отказаться на этот раз.