— Мы не собирались… — пробормотал Андрей.
— Благодарю вас. Это была единственная просьба, в остальном — как я сказала, делаю всё.
— Вы чувствуйте себя как дома, — несколько смущённо сказал Андрей. — Вы зачем так много курите? Хотите минеральной воды? Вот орехи, конфеты… чем богаты… Здесь есть пластинки, может, тихонько пустим музыку?
Её передёрнула судорога, но она тут же улыбнулась.
— Уж эти интеллектуалы, желают не только тело, но ещё нужна обстановка, душевность. У меня нет душевности, ребята, нет у самой, нет в продаже. Простите. У меня злой язык. Вы ко мне добры, а я…
— Видно: вы очень взвинчены, — сказал я. — Может, лучше всего вам было бы сейчас элементарно отдохнуть?
— О-о, нет! Растягивать, рассусоливать. Мне утром на поезд, там отдохну. Давайте работать. Я раздеваюсь.
— Вы в самом деле взвинчены. Бросьте! — сказал Андрей. — Наплюйте на всё, примите ванну, поспите до утра. Вполне серьёзно. Мы же не озверевшие от сексуального голода партийные скобари или негры из института Лумумбы. Мы всё это просто так, от нечего делать. Я предлагаю: давайте завалимся спать, на пару часов забудем, к чёрту, всю эту жизнь.
— Но… вы заплатили?
— Вот именно. Ваша совесть чиста, считайте, что сеанс состоялся, всё в порядке. Людмила, я пойду постелю вам в той комнате. Мы ляжем здесь.
— Ах, ах, какое благородство, — насмешливо сказала она. — Будь на моём месте молодая, не корчили бы из себя святых. Я не могу спать, у меня какое-то нервное истощение, почти не сплю.
— Не так уж вы стары, допустим, а я мог бы ещё выпить, и море по колено, — возразил Андрей. — Это же очень просто, да у меня не то настроение, честное слово.
— Только на всякий случай, — досадуя на него, сказал я. — Если вам удобнее уйти, то вот телефон. Вызовем такси, и не мучайте себя.
— Нет… Уйти-то мне некуда, правду говоря, лучше уж перебьюсь у вас, — сказала она, раздумывая. — Собственно, поезд в девять утра, ждать недолго…
— Лучше поспите у нас. Дальняя дорога? Если не секрет.
— Н-нет, не секрет. Просто пора пришла из Москвы уезжать: примелькалась, опасно. Поеду на юг. Вернусь, может быть, осенью. Если дадите телефон, то позвоню, может, будет другое настроение. И отработаю свои двадцать рублей. Даже, пожалуй, я их сейчас вам верну.
— Нет! Нет! — закричал Андрей. — Это уже маразм, оставьте.
— Спасибо… Да, вы по-своему правы, вообще правы. Здоровые нормальные люди, на что вам проститутки, они почти поголовно больны гонореей; я сейчас, кажется, вылечила, но ведь никогда не знаешь, когда схватишь новую, каждый день, каждый час… Нет, действительно, если вы только боитесь заразиться, то, правда, я чувствую, что здорова, и потом в сумке у меня есть марганцовка для дезинфекции.
— Вот даёт! — восхищённо сказал Андрей.
— Да! Мне совестно взять эти двадцать рублей ни за что. Может, я сбила настроение, не желая делать стриптиз? Но помилуйте, это же была лишь просьба: если можно. Хорошо, я вам сделаю, я сделаю!
Она принялась лихорадочно освобождать место на столе, сдвигать на угол тарелки с объедками. Андрей ухватил её за руки и с трудом усадил. Она вся была комком нервов, истерически натянутая струна, которая вот-вот лопнет. Я пытался вспомнить, нет ли у Андрея каких-нибудь лекарств, хотя бы валерьянки, но обычно он, здоровый, как бык, никаких лекарств не держал.
— Не бойтесь, — моментально возразила она наблюдательно, — не сделаю вам неприятностей. Я умею себя держать. Хорошо. Я полежу здесь до утра. Хорошо. Я тихо полежу. Не обращайте на меня больше внимания. Я действительно вас не поняла. Всё в порядке, ребята, всё в порядке. Благодарю вас. Я ложусь.
— Хотите ванну? — напомнил Андрей.
— Ох, да, конечно.
— Вон та дверь. Разберётесь сами? Полотенца берите любые. Если мы заснем, то погасите свет, и на всякий случай: спокойной ночи. Я наставлю будильник на половину восьмого, правда?
— Да, лучше на половину восьмого. Спасибо за всё. Спокойной ночи. Не беспокойтесь, ванную я после себя уберу.
Она заперлась в ванной. Пустила воду. Мы остались за столом и молча стали пить коньяк по каплям. Когда бутылка кончилась, Андрей достал другую, но пьяными мы не делались, наоборот. В последнее время такое с нами бывало всё чаще: по мере питья голова не оглушалась, а лишь парадоксальным образом чётко трезвела и прояснялась, признак не из лучших.
В ванной она была довольно долго, но выйдя, не удивилась, увидев нас в тех же позах за коньяком. Оказывается, она вымыла голову, и жидкие слипшиеся пиявки волос делали её похожей на вынырнувшего из воды мальчишку.