— Ну, тогда… Сергеевна. И не Людмила. Таней я была.
— Я пошляк, знаю, но иногда только пошлость единая и требуется. Может, вам бы стоило, Татьяна Сергеевна, найти какую-то тихую спокойную работу и на всё наплевать.
— Работу, да… Нет, мне это — трудно.
— Да почему же? Я понимаю, но — может случиться, хотя бы иллюзия выносимого существования. Подыскать такую примитивную, мирную службу.
— Службу? Ладно, я вам отвечу! — Она, словно решившись, даже привскочила, сказала возмущённо, с клокочущим бешенством: — Говорите, службу. Кому? Этому государству, этому строю? Этому бандитизму? Они забрали у меня всё. Садистски оставили выть, поленившись убить сразу на месте, И я при этом буду им служить? Да вы понимаете ли, что тогда это — предел, ниже которого нет? Дно! Я вне их законов, прячусь, бегу, сдохну скоро, но я знаю: живу независимо от них. Считаю, что служить этому обществу — хуже проституции. Предпочитаю древнейшую профессию. Чтобы вы окончательно поняли, уточню: ни с какими директорами-академиками, агитобезьянами Терешковыми, культминистрами Фурцевыми я бы даже под угрозой казни не поменялась судьбой. Да в распоследней же крохе — оставить бы себе миллиграмм моего, неподвластного.
— Мы поняли.
— Вы знаете моё имя и отчество. Ребята, не доносите, пожалуйста. Я сорвалась. Ванна виновата. В порядке исключения, даже если служите в гэбэ, — не доносите, а?
— Старая глупая баба, — сказал Андрей. — Теперь я думаю, как уничтожить время до вашего поезда, чтобы больше не разговаривать. Вы сказали хорошо. Дальше есть риск удариться в маразм. Молчите.
Мы просидели несколько минут в тупом молчании, которое ощущалось, как забитый до горла кляп.
— Уже светает, — сказал я, отодвигая занавеску.
— Я могу пойти, — уныло пробормотала Татьяна, — на вокзал.
— Ах, увольте от ваших мелодрам! — взбесился Андрей. — Раскудахталась тут о своей гордости, а у самой гордости ни на грош.
— С людьми. Какими вы кажетесь.
— Вот именно, кажемся. Ваши догадки близки к правде.
— Можем вызвать машину, — предложил я, — проехать сто километров туда и обратно.
— Как? — спросил Андрей у гостьи. — Обычно это переключает.
— Если вы хотите. Я не против, но, пожалуй, лучше пойду. Право.
Я принялся набирать номер таксомоторной стоянки. На вопрос диспетчера, куда ехать, сказал:
— Туда и обратно.
Он заметил, что это странно: все норовят уехать только туда.
Шофёр оказался пожилой, добродушный, из тех, кто ничему не удивляется.
В машине она сказала:
— Если вам действительно всё равно, куда ехать, то, может быть… Нельзя ли проехать через Лефортово? Вам правда всё равно?
— Это где Лефортовская тюрьма? — отозвался шофёр.
— Да.
— Могём.
Он спокойно сделал разворот под красный свет, мы поехали в Лефортово. По-летнему рано рассвело, на улицах не было ни души, и в пустом мёртвом городе лихо было ехать. Потонувшее в зелени Лефортово встретило нас лишь утренним птичьим гамом. Шофёр мягко затормозил под высокой кирпичной стеной.
— Будете выходить? Не спешите, я подожду.
Мы вышли. Татьяна отошла подальше от стены, пытаясь увидеть здания по ту сторону её.
— Не могу ничего узнать. Ничего не узнаю… Да, в те ворота меня провезли… Ворота на месте. Может, это было в том доме, но почему у него забиты окна?
— Это тюремные козырьки. Разве тогда не было?
— Да были же, но я ищу следовательский кабинет. В нём была лишь решётка, и из окна видны две заводские трубы. Да! Вот он. Трубы есть. Значит, я смотрела на них вот так, оттуда… Да, вон там этот кабинет, был во всяком случае.
— Думаю, там он и сейчас, — сказал Андрей, разглядывая окна.
— Я смотрела в окно на две трубы, меня пытали, заставляли подписать, что я шпионка… Был следователь, фамилию помню: Сурдуков. Он сейчас не должен быть стар. Может, даже там же сейчас сидит.
— Пожалуй, другой. Сурдуков — на персональной пенсии.
— Да, теперь вижу, всё на месте. Это очень важно. Женское отделение там… Но этот корпус, по-моему, новый… Стена.
Она подошла к стене, провела по мощной кладке ладонью, низко опустила голову.
— Стена Лефортовской тюрьмы — это же не Стена Плача, не путайте, — грубо сказал Андрей. — Та в Иерусалиме, Таня.
Шофёр моментально проснулся, лишь мы взялись за дверцы. Улыбнулся понимающе и сочувственно:
— То не наш человек, что не сидел. Многие приезжают вот так, как вы. Посмотреть снаружи. Снаружи-то смотреть хорошо. Эх!..
На Киевском вокзале мы были ровно в половине девятого. Машину отпускать не стали, только вышли на минуту проводить Татьяну до входа.