Де Роуэн внимательно оглядел богато обставленную, а в остальном вполне обыденную спальню. Кроме распахнутого окна, все остальное выглядело в полном порядке. Женщину придушили в ее спальне, простыни и те даже едва смяты! Де Роуэн зажмурился и довольно долго постоял, стремясь хоть как-то отстраниться от места преступления. Однако из памяти никак не шло распухшее, безобразно посиневшее лицо леди Сэндс. Брат Сесилии способен на такое отвратительное преступление? Если он его действительно совершил, тогда Сэндса нужно передать в руки правосудия, и высокородность преступника играть никакой роли не должна. Год спустя после перехода на новую, специально для него созданную, довольно странную должность в министерстве внутренних дел (за де Роуэна похлопотал бывший пасынок Сесилии) он по-прежнему думал о себе как о полицейском.
Охотничий азарт оставался у него в крови. Не важно, насколько безнадежно или тягостно расследование, он не мог устоять и всегда принимал вызов. Он упорно преследовал преступника до самого конца, и тут ему не было равных. Перед переходом на работу в министерство он занимал должность главного инспектора речной полиции, перед тем как два года проработал на Куин-сквер и еще пару лет прослужил в чине капитана в элитном отряде по борьбе с контрабандистами главного уголовного полицейского суда Лондона на Боу-стрит. Головокружительная карьера для такого молодого человека, как он. При исполнении своих обязанностей он невольно смотрел на любое убийство как на неприятную, но неизбежную часть своей работы, не более того. Уголовники чуть что всегда хватаются за нож. Он так часто сталкивался с душегубством, что никакая самая кровавая резня не могла его вывести из равновесия. Но здесь-то все иначе. Убили богатую женщину, убили, когда она спала и ничуть не сомневалась, что уж у себя дома ей ничего не грозит. Да еще в таком фешенебельном районе Лондона, как Мейфэр. Несмотря на все почтение, с такой радостью высказанное ему Сиском, де Роуэн полномочий заниматься уголовным расследованием не имел никаких. Да еще к тому же он был сотрудником министерства внутренних дел, а там к нему наверняка теперь появятся вопросы. Всю ситуацию они, конечно, постараются деликатно замять.
К несчастью, деликатность не в его характере.
Черт бы побрал все и всех!
Де Роуэн вновь и вновь обшаривал взглядом помещение, отчаянно стараясь отыскать хоть какую-нибудь зацепку. В этот момент первые лучи утреннего солнца проникли через окно и в глубине комнаты, на ковре, что-то ярко блеснуло. Де Роуэн бросился вперед, присел на корточки около туалетного столика и, обернувшись, мотнул головой, подзывая Сиска.
– Пожалуй, тебе стоит взглянуть сюда, – спокойно предложил он.
– Ого! – Констебль присел рядом. – Да тут, кажись, цельное состояние!
Кроме кулона с крупным топазом, который и блеснул в солнечном луче, на полу россыпью валялись серьги и броши – все, похоже, с драгоценными камнями. В сумерках на ярком ворсистом ковре их было не разглядеть. Де Роуэн осторожно подцепил кончиком пальца угол валявшейся здесь же смятой парчовой скатерти. Под ней на боку лежала раскрытая, изящно отделанная деревянная шкатулка. Высыпавшиеся из нее драгоценности радостно поблескивали в лучах утреннего солнца.
– Господи Иисусе! – выдохнул Сиск. – Что за вор, который погнушался таким богатством?
Ничего не скажешь, очень даже хороший вопрос. Де Роуэн с посерьезневшим видом не спеша поднялся на ноги.
– Ну что же, Сиск, – спокойно сказал он, – полагаю, ничего тут больше не поделаешь. Лучше всего, если ты мне расскажешь все.
ГЛАВА 3
Заводя новые знакомства, будьте непринужденными, даже настойчиво непринужденными.
Де Роуэну снился родной дом. Снился он ему таким, каким он знал его раньше. В воздухе никакой мглы от дыма, бутовая кладка еще не почернела. И никаких пресытившихся местью перемазанных сажей солдат, расслабленно валяющихся посреди развалин, напившихся свиней, лакающих отцовские изысканные вина и гогочущих в ожидании своей очереди к насилуемым маминым служанкам. Нет, его сон был светлым и добрым. Солнце грело плечи, он с удовольствием переступал босыми ногами по сухой земле. Залитые солнцем склоны, со всех сторон окружавшие его маленький мальчишечий мир, были покрыты ряд за рядом густо разросшимися зелеными виноградными лозами. Он набирал полные пригоршни виноградин, сжимал и мял их в кулаках, ягоды лопались, брызги летели в лицо и на рубаху, сладкий сок стекал по рукам.
– Максимилиан! Ты что делаешь?!
Он вздрогнул, поднял голову от широкой деревянной кадки и увидел, как от дома к нему спешит мама, визгливо крича по-итальянски, – белое платье развевается, черные как смоль волосы растрепаны. Вот она проскакивает через ворота сада, вот она оказывается совсем рядом с ним, поспешно опускается на колени в прогретую солнцем траву.
– Макс! Господи, Макс, какой же ты, право, бесенок!
Одной рукой мама притягивает его к себе, другой мочит край своей свободной блузы в стоящей рядом кадке с водой.
– Ну и грязь ты тут развел! – ворчит она, обтирая брызги виноградного сока с его рук и ладоней. – Этот виноград годится только для кухни, негодный мальчишка! Папиного вина из него не сделаешь!
Но Макс знал, что на самом деле она на него вовсе и не сердится. Он со смехом повернулся и прижался лицом к ее груди. Умиротворенный мягким прикосновением ее губ, целующих его вихрастый затылок, он с удовольствием вдыхал идущий от нее запах мыла, лилий и свежеиспеченного хлеба. Но мама все терла и терла его пальцы и ладошку мокрым краем блузы, пока он не становился все шершавее и шершавее. Она терла все сильнее и сильнее, все больнее и больнее. Она что, собирается содрать кожу с его рук?!
Де Роуэн с судорожным всхлипом проснулся. Люцифер. Его верный Люцифер, а вовсе не его мама.
Он перевел дыхание и вслепую, в кромешной тьме потянулся рукой и погладил голову собаки. Ни огонька не виднелось за окном его маленькой спальни, один лишь громадный черный мастиф со своим переполненным мочевым пузырем предвещал скорый рассвет. Де Роуэн заставил себя перевернуться на бок и обнаружил, что Люцифер уже успел взгромоздиться на кровать и под его могучим телом матрас зловеще заскрипел.
Де Роуэн отогнал остатки удивительно реального сна, обтер обслюнявленную руку о стеганое одеяло и потрепал собаку между ушами.
– А ну слезай немедленно, зверюга!
Пес, потупив глаза, пододвинулся ближе и, просительно вывалив язык, часто задышал в лицо хозяину.
– Господи! – простонал де Роуэн, выбрался из-под одеяла и зябко передернулся, когда голое тело пробрал холодок выстудившейся за ночь комнаты. – Пора на прогулку, старина?
В ответ раздалось благодарное гавканье, Люцифер спрыгнул с кровати на пол, с оглушительным шумом приземлившись на все четыре лапы. Де Роуэн прошлепал босыми ногами через всю гостиную и широко распахнул застекленную дверь, выходившую в обнесенный стеной сад домовладелицы. Радостно гремя цепью, Люцифер перемахнул через порог, чтобы начать нести свой дозор.
Де Роуэн не спеша побрился и принялся одеваться – как всегда, в столь характерной для него непритязательной манере: простой черный костюм из шерстяной материи в белесую редкую крапинку. Нравился он ему прежде всего потому, что, раз надев, он мог уже о нем не думать. Затопив печь и поставив на конфорку чайник, он зажег лампу на письменном столе у окна. Взгляд его сразу уперся в книгу в красном кожаном переплете. Он принес фолиант из конторы домой, начал он себя убеждать, только ради того, чтобы избежать ненужных вопросов, если, не приведи Господи, он попался бы кому-нибудь на глаза. Вновь некая неведомая сила помимо его воли понудила его протянуть руку и взять книгу. Пролистав пухлый том, он неожиданно наткнулся на отрывок, прочтя который громко фыркнул. Он и на долю секунды не усомнился, что прочитал любимое наставление Кембла.
«Одежда – это такой предмет, которым не следует пренебрегать. Различие между здравомыслящим человеком и щеголем состоит в том, что щеголь ценит себя по своей одежде; над этим здравомыслящий человек может только посмеяться, но, зная в то же время, что никогда не должен пренебрегать тем, как он одет».