Десерней издал странный звук, похожий на стон, и она быстро посмотрела ему в лицо. Его полуоткрытые губы побелели, а веки задрожали — казалось, он готов был упасть без сознания.
— Немедленно садитесь! — София обхватила его за талию руками и приготовилась принять на себя его вес. Десерней пошатнулся и почти уже упал на нее. София поддерживала его из последних сил, но все-таки смогла усадить его на стул.
Жак полусидел, завалившись на одну сторону, одна рука его касалась пола, а голова свесилась к плечу. София опустилась рядом с ним, положила упавшую руку ему на колено и потрогала лоб — он был в холодной испарине. Затем она коснулась его спины, а когда отняла руки, они были липкими от крови.
— О Господи, какой ужас!
Она позвала мажордома, и когда он появился в дверях, велела ему принести воду и бренди.
Десерней приходил в себя. Пытаясь подняться, Жак одной рукой опирался на спинку стула. Но он был настолько слаб, что эти попытки не увенчались успехом.
— Как я могу помочь вам? — София боялась, что он упадет снова. Схватив свечу, она поставила ее на маленький столик рядом с ним, затем, вытерев руки кончиком шали, провела рукой по густым волосам, которые свисали ему на глаза, и убрала их назад; другой рукой она коснулась его лица. Постепенно бледность уходила, его губы порозовели, холодные щеки потеплели. Даже в этом беспомощном состоянии мужество не покинуло его. София любовалась породистой красотой этого мужчины, покорившего ее с самой первой их встречи. Теперь, когда она, наконец, касалась его лица и волос, она едва могла устоять, чтобы провести пальцем по благородному излому его бровей. Ей хотелось ласкать его тяжелые веки, целовать его полуоткрытые губы. Когда Лоуренс с графином воды, стаканом и бутылкой бренди вернулся, он в изумлении замер у двери. София отстранилась от Десернея и присела перед ним на корточки.
— Поставьте это здесь, пожалуйста, Лоуренс. И скажите мне, кто семейный врач леди Мэри? — спросила она мажордома, словно не заметив его изумления.
Со сдавленным стоном Десерней снова попытался выпрямиться на стуле и хрипло сказал:
— В этом нет необходимости. Я уже должен уходить.
— Но вы не можете! — воскликнула она.
— Это недалеко. Я был на пути туда. Но сначала я должен был увидеть вас.
Она подняла глаза на все еще изумленное лицо Лоуренса.
— Я позову вас, если вы понадобитесь.
Когда мажордом удалился, Десерней протянул руку, налил в стакан немного бренди и поднес его к своим губам. Выпив, он вздрогнул всем телом, затем сделал еще один глоток и закрыл глаза. Он открыл их снова, глядя прямо в глаза Софии.
— Через минуту я… освобожу… освобожу ваше помещение.
Она слегка отпрянула назад, неожиданно почувствовав себя беспомощной.
— Пожалуйста, вы не должны двигаться. По крайней мере, пока вы не будете способны это делать.
Его взгляд помрачнел.
— Но вы хотите, чтобы я ушел. Я с удовольствием повинуюсь вам. Тогда вы будете в безопасности.
Это прозвучало, как насмешка. София отпрянула назад, и ее губы задрожали, когда она сказала:
— Я думаю, что помогу вам.
Не ответив, Жак поставил стакан на стол, уперся в пол своими длинными ногами и, опершись на спинку стула, поднялся. София также поднялась и двинулась прочь, поправляя шаль, которая висела на ее локтях.
Он окинул ее пронизывающим взглядом.
— Я впервые вижу вас без траура.
София вздрогнула.
— Мы встречались всего два раза, месье.
— Нет, я часто видел вас в Сиднее. Тогда я мог увидеть вас только краешком глаза. Вы приходили посмотреть, как я отплывал.
— В самом деле! — ее голос прозвучал возмущенно.
Он переспросил:
— Что значит «в самом деле»? Я прошу вас, поговорите со мной. Скажите, что вы имеете в виду?
Он понятия не имел, почему такие слова и взгляды оскорбляют ее чувствительность. Или, возможно, он знал, и оскорбление было намеренным. Возможно, он обижался на то, что получил избавление из рук английской леди, которая занимала высокое социальное положение. Тем не менее она опустилась на пол, чтобы помочь ему. Она была до смешного задета и смущена. И в то же самое время она понимала его чувство обиды, так как все, чего она хотела, это прижаться к нему всем телом, и обхватить его своими руками, а он знал, что она ни за что этого не сделает.
Жак посмотрел на нее с какой-то глубокой жалостью и отвесил ей поклон так педантично, как будто он был гостем, покидающим дом после ужина. Его манера и голос обладали такой утонченностью, хотя при данных обстоятельствах это казалось издёвкой.