— Он не позволил тебе заплатить за ланч, не так ли?
— Конечно, нет. Но мне пришлось платить за экипаж. Точнее, я попросила внести это в счет. У меня почти совсем не осталось наличности, и я начала поддаваться отчаянию. У меня не оставалось денег, даже чтобы оплатить проезд обратно в Нью-Йорк третьим классом, поскольку я сорила деньгами направо и налево, чтобы поддерживать нужное впечатление. Я серьезно подумывала о посещении ломбарда и прикидывала, а что же у меня есть такого, что ростовщик согласился бы принять в качестве залога. И тут, угадай, кто остановился в отеле? Настоящий английский аристократ, такой, о каких только читаешь в воскресных газетах, но каких никогда не встречаешь в жизни.
Ему было около двадцати двух, волосы рыжие, на щеках ямочки и денег целые горы. Именно он спас положение. Конечно, он не таскал деньги с собой, но можно было догадаться, что они у него водятся — по жуткой надменности его слуги и почтению, которое выказывали постояльцу служащие отеля. Всегда можно угадать, кто при деньгах.
— Как же тогда получилось, что персонал в отеле не догадался, что у тебя в кошелке пусто?
— Я же не мужчина. Я женщина.
— Понятно. А как в таком случае раскусить женщину?
— Никак, если ты мужчина. Женщина может порой что-то почуять. Но я никогда не закончу, если ты будешь все время меня перебивать.
— Хорошо-хорошо. Больше не буду.
— Когда его милость появился в отеле и увидел меня в вестибюле, он воззрился на меня пристальней, чем дозволяют приличия, я тут же удалилась наверх, в свой номер, и уединилась там. Но не подумай, что я попросила подать мне обед туда. Я надела свое лучшее платье, то самое, которое берегу для особых случаев, и спустилась, немного опоздав, но не слишком, сам понимаешь, ровно настолько, чтобы не смешаться с толпой. Он ждал в вестибюле, чтобы увидеть, как я прохожу, хотя на этот раз он уже не так таращился на меня. Потом он последовал за мной в ресторан и сел за соседним столиком спиной ко мне.
— Ну и нахал!
Я думал, что от меня требуется сочувствие, но, как выяснилось, ошибся.
— Я просила не перебивать. Он вовсе не был нахалом. Не иначе как он подкупил метрдотеля, а заодно и всех местных шишек, потому что тот подошел ко мне немедленно и сообщил, что мой столик заказан для кое-кого другого, и спросил, не против ли я пересесть на один вечер за соседний столик к лорду Типперери. И выразил уверенность, что лорд Типперери не возражает. Более того, он дерзнул подойти к лорду Типперери и спросил его, могу ли я пересесть за его столик. Будто никто ни о чем заранее не договаривался!
Я, конечно, прикинулась раздосадованной, но не так, чтобы очень, и пересела. Ну, а метрдотелю пришлось усадить кого-то другого за мой столик, хотя в зале оставалось несколько столов, за которыми в течение всего обеда никто и не сидел. Где-то четверть часа спустя мы с лордом Типперери были почти старыми друзьями. Впервые в жизни я разговаривала с лордом. И обнаружила, что он мало чем отличается от обычного человека. В жизни никогда так не удивлялась! Он ни разу не воскликнул «Э!» или «Ах, черт побери!», как это приписывает молва английским лордам. В сущности, он вообще ничего из себя не строил, но употреблял самые потрясающие выражения, какие я когда-либо слышала — боюсь, я поняла от силы половину из того, что он говорил.
После обеда мы перешли в гостиную и уселись в креслах, «чтобы понаблюдать за людьми», он так выразился, но он был слишком увлечен разговором со мной, чтобы замечать, что творится вокруг. Конечно, мне пришлось тщательно следить за тем, что я ему говорю, и я была настолько сосредоточена на мысли о том, как мне его использовать, что, полагаю, могла показаться несколько рассеянной. Немного погодя он это заметил и спросил, хорошо ли я себя чувствую. Нужно было что-то ответить, и я сказала ему, что не привыкла к английскому обществу и меня это несколько угнетает. Он оказался просто славным парнишкой и заявил, что знает средство, которое непременно мне поможет, и предложил прокатиться в его экипаже четверней на следующее утро. Он сказал, что такая поездка по окрестностям пробудит во мне любовь к этому краю и всему, что здесь есть хорошего. И добавил, что он не из «ерундитов», готовых чуть что припомнить стишок, но пейзажи тут и прямо бесподобные, и это было самым вразумительным из всего, что он выдал. Он сообщил, что приехал повидать своего адвоката по делу, связанному с принадлежащей ему в этих местах недвижимостью, и захватил с собой лошадей, потому что «этот Льюистон медлителен, как старая кляча», и из-за этого он, наверняка, застрянет здесь почти на весь месяц.