Потом ее внезапно осенило: а что, если это из-за того, что муж не дал ей поручения перед уходом? Ну конечно! Он раздал указания всем, а ей ничего не поручил. Наверное, мужчины решили, что Эрик не хочет, чтобы она что-то делала. И ведь они не могут знать, что на протяжении трех дней пути из аббатства в Шамбли муж не давал ей поручений. Она сама знала, что делать, и делала это.
Эрик как раз появился на поляне, когда эта мысль пришла ей в голову, и Розамунда поспешила к нему с радостной улыбкой, уверенная, что сейчас они разберутся в этом недоразумении.
– Приветствую вас, милорд, – радостно произнесла она, украдкой посмотрев, слышит ли кто-нибудь ее. Никто вроде не прислушивался, но неподалеку стояли несколько мужчин, достаточно близко, чтобы слышать. Это ее как раз устраивало.
Эрик подозрительно посмотрел на жену, почувствовав по тому, как блуждал ее взгляд по поляне, что она что-то задумала.
– И тебе привет, жена.
Когда она в ответ лишь вопросительно подняла бровь, он сделал то же самое. Слегка нахмурившись, Розамунда чуть подалась вперед и сказала:
– Вы не отдали мне никаких приказаний.
Брови Эрика взмыли вверх, когда она проговорила это и призывно улыбнулась ему.
– Приказаний?
– Да, милорд. Ваши люди не разрешают мне помочь им, потому что вы не дали указаний. Вы должны дать мне указания – и громко, чтобы они слышали и знали, что я должна делать.
– Ясно, – пробормотал он, хотя так ничего и не понял. – Ну что ж, хорошо. Жена, сядь вон там и отдыхай! – громко приказал он.
– Нет! – растерялась Розамунда.
Эрик прищурился:
– Нет?
– Нет, – повторила она. – Вы не должны приказывать мне сидеть. Вы должны приказать мне что-нибудь делать.
– А я приказываю тебе сидеть – сидеть и отдыхать.
Розамунда окинула его сердитым взглядом, вздохнула, вспомнив свое обещание повиноваться.
– Прекрасно, – со злостью сказала она, забыв о хороших манерах. – Я буду сидеть!
Быстро повернувшись, она в ярости направилась к бревну у костра и резко опустилась на него, скривившись, когда натруженные мышцы соприкоснулись с твердым деревом.
Заметив это, Эрик заколебался, потом вздохнул и подошел к ней:
– Пойдем.
Как и накануне, он повел ее в лес, чтобы она могла облегчиться. Но потом вместо того, чтобы вернуться на поляну, он привел ее к реке,
– Если хочешь, искупайся.
Розамунда посмотрела на воду, потом перевела взгляд на мужа. Вспомнив, что он будет наблюдать за ней, пока она купается, Розамунда вздохнула:
– Я не хочу.
– Это успокоит боль в мышцах. Купайся.
В его словах прозвучали заботливые нотки.
– Но я…
– Это приказ.
Розамунда закрыла рот, на ее лице появилось выражение смиренной покорности. Она не может ослушаться прямого приказа, ведь так?
Мрачно сжав губы, Розамунда расстегнула пояс, свободно висевший на ее талии, и хотела положить его на землю.
– Что это?
Остановившись, она вопросительно взглянула на мужа. Эрик смотрел на небольшой чехол, прикрепленный к поясу.
– Дай-ка мне его, – приказал он.
Розамунда молча вручила ему пояс и переступила с ноги на ногу, когда Эрик вытащил из чехла ее кинжал. Он с интересом рассматривал рукоятку с замысловатой резьбой.
– Это подарок Юстасии, – сказала она, чтобы нарушить молчание. – Очень кстати, когда работаешь на конюшне.
– Да, я думаю. Очень красивый. – Он вложил кинжал в чехол и вопросительно посмотрел на Розамунду: – Ты не раздеваешься?
Вздохнув, она подняла руку к шнуровке на корсете, обводя при этом взглядом небольшую просеку у реки. Вокруг, казалось, не было ни души. Никто не увидит ее. Кроме Эрика.. Она посмотрела на него с несчастным видом:
– Не могли бы вы хотя бы повернуться спиной?
– Как же я смогу тогда увидеть, если у тебя возникнут трудности? Я не знаю, какое здесь течение. Если очень сильное, тебя может затянуть на дно. И как же я узнаю об этом, стоя к тебе спиной? – спросил он.
Розамунда нахмурилась, потом радостно улыбнулась:
– Я буду все время говорить, показывая, что все хорошо.
– В этом я не сомневаюсь.
Розамунда напряглась:
– Что это значит?
Он насмешливо пожал плечами:
– Я заметил, что тебе нравится разговаривать.
– А вы, кажется, совсем не любите говорить. Может, если бы вы были разговорчивее, я больше молчала.
Сердито взглянув на него, она уперла руки в бока:
– Отвернитесь.
– У меня нет времени на церемонии. Купание успокоит боль в твоих мышцах. Иначе завтра ты не сможешь ехать. Снимай одежду – и в воду! – прорычал он.
Она побледнела, потом вспыхнула ярким румянцем. Нехотя подняв руки, она начала развязывать шнуровку.
Розамунда была медлительна словно черепаха. К тому моменту, когда она наконец справилась с застежками и начала стаскивать платье с плеч, Эрик готов был взорваться. Никогда в жизни он не видел более чувственной картины – перед ним обнажалась дюйм за дюймом безупречная кожа молочной белизны. Сначала открылась изящная шея, потом изгиб плеч, руки и простая нижняя рубашка, когда Розамунда спустила платье до талии. Потом она быстро стащила платье через бедра, переступила через него и устремилась к реке.
Но Эрик оказался проворнее. Схватив Розамунду за руку, он остановил ее, прежде чем она успела окунуться.
– Нет. Нужно снять рубашку.
Даже ему самому были слышны хриплые нотки желания в его голосе, и он нахмурился.
– Аббатиса говорила, что только распущенные женщины разгуливают голыми. Порядочные носят рубашки, соблюдая приличия. Особенно купаясь, чтобы не простудиться, – сказала она, не поднимая головы.
– У тебя есть другая рубашка?
Поколебавшись, она отрицательно покачала головой.
– Тогда тебе придется надеть эту под платье. Если она будет мокрой, ты простудишься. Снимай рубашку.
Она взглянула на него, и Эрик увидел в ее глазах мучительный стыд. Было ясно, что его юная жена невероятно стеснительна. У него сложилось впечатление, что никто никогда не видел ее обнаженной. Кроме него, конечно, да и то он видел только ноги. Чувствуя себя чудовищем, он вздохнул и повернулся к ней спиной:
– Говори!
Вздохнув от облегчения, Розамунда на секунду замялась, но тут же сбросила рубашку. Аббатиса, конечно, поймет. Это ведь не уютное купание в келье, где она могла отдохнуть у огня, высушить волосы и надеть чистую одежду. Живя на природе, приходится жертвовать правилами приличия.
– Ты молчишь.
– Я еще не в воде, – объяснила Розамунда, сбросив рубашку и подходя к воде. – О, какая холодная! – ахнула она, когда вода коснулась ее ног.
– Очень скоро она покажется теплее.
– Правда? – с любопытством спросила Розамунда, потом призналась: – Я никогда раньше не купалась в реке. Вообще-то я купалась только в старой деревянной лохани в аббатстве. И вода всегда была теплой и приятной. Хотя нет, не всегда, – неохотно произнесла она.
Заинтересовавшись странной интонацией в ее голосе, Эрик спросил:
– А когда она не была теплой и приятной?
Он почти услышал смущение в ее голосе, когда она призналась:
– Один или два раза, когда я была ребенком.
– Почему?
Она заколебалась, и, когда наконец заговорила, ответ ее прозвучал явно неохотно:
– Если я не слушалась, меня иногда заставляли купаться в прохладной или даже холодной воде.
– Тебя заставляли купаться в холодной воде, если ты шалила? – недоверчиво переспросил Эрик. Он никогда раньше не слышал о подобном наказании.
– Да, и есть все холодным… или что-нибудь противное на вкус, – печально добавила она.
– Противное на вкус? – переспросил он со смешком.
– Сожженное дочерна, или переперченное, или вовсе несоленое.
– Это больше похоже на пытку, чем на наказание, – сказал он, нахмурившись.
– Да, именно. – Она тяжело вздохнула и добавила: – И это было еще не самое плохое. Когда я стала постарше, наказанием было мытье полов в аббатстве – а это приходилось делать на четвереньках, – или побелка стен, или чистка камина.