Если за карточным столом Элспет Понглтон демонстрировала степенность и невозмутимость, то на ипподроме её знали как одну из самых взбалмошных леди на свете. Там, сидя на жёсткой скамье и наблюдая забег в изящный серебряный бинокль, пожилая дама давала себе волю. Презрев условности, вместе с букмекерами, джентльменами сомнительного рода занятий, «жучками», отирающимися на ипподроме, и нарядными девицами, приехавшими развлечься или подцепить удачливого и щедрого пройдоху, она с наслаждением поедала жареные каштаны, купленные у разносчика, выкрикивала ободряющие возгласы жокеям или азартно честила отстающую лошадь, на которую сделала солидную ставку.
Везло леди Элспет просто феноменально. Она практически никогда не оставалась внакладе, не только возвращая затраченные на сомнительное времяпровождение средства, но и приобретая солидный выигрыш.
Те, кто не был близко знаком с ней, и помыслить не могли о таком вопиющем нарушении ею приличий, так как пожилая дама вид имела самый что ни на есть респектабельный. Остальные же, те, кто не понаслышке знал об истинном нраве леди Элспет, прощали ей некоторую эксцентричность, объясняя её низким происхождением. Злопыхателей в аристократических кругах Йоркшира с каждым годом находилось всё меньше, ведь красота, хоть и несколько увядшая со временем, неподдельное жизнелюбие, а также живое, порой весьма своеобразное, чувство юмора и искреннее добросердечие служат пропуском даже в узкий круг британской знати.
Привыкнув скрывать от всех свои увлечения, леди Элспет два или три раза в месяц предпринимала краткие развлекательные поездки, нигде не задерживаясь надолго и проводя время в своё удовольствие в недорогих пансионах, где почти не было шансов встретить кого-нибудь знакомого. Потеряв мужа, а точнее говоря, избавившись от гнёта его тирании, она стала позволять себе блаженствовать целыми неделями, преотлично проводя время в Скарборо или Ричмонде, где у неё были заведены соответствующие знакомства. Она вдруг снова вспомнила того смешного толстяка в измятом котелке, карманы которого облегчила на сто двадцать фунтов, и довольная улыбка тронула её губы.
Поезд мчался по виадуку Рибблхед над изумрудными холмами, день обещал быть чудесным, и только две вещи не давали Элспет Понглтон покоя: визит вдовы младшего сына и безапелляционное письмо старшего, Джорджа, полученное с утренней почтой, в котором он уведомлял мать о том, что «…далее так продолжаться не может…», и о том, что он «…не позволит ей забывать о приличиях и порочить доброе имя его отца…», и ещё о том, что «…он считает своим долгом незамедлительно принять соответствующие меры».
Первым, что увидела Оливия Адамсон, высокая девушка с тёмными блестящими волосами, небрежно уложенными в косу, шагнув в купе поезда, следующего по линии Сеттл-Карлайл, была огромная шляпа из соломки ядовито-зелёного цвета с нелепыми виноградными гроздьями на тулье. Шляпа самодовольно устроилась на единственном свободном месте, а напротив неё сидела пожилая рыжеволосая леди, с неподдельным интересом читающая «Панч».
Оливия уже хотела поискать другое купе, но тут дама, бросив журнал на колени, спохватилась:
– О, прошу меня простить. Входите же. Сейчас я уберу её.
Проворно схватив шляпу, она, вопреки ожиданиям, не водрузила её на голову, а попыталась сложить и подсунуть под маленький кожаный несессер, располагающийся рядом с ней на скамье. Через мгновение упрямая шляпа своенравно развернулась, подобно складной подзорной трубе, и скинула лёгкий несессер на пол, заняв всё свободное пространство. Пожилая леди, со вздохом капитулируя, надела её и рассеянно поинтересовалась у попутчицы:
– Не правда ли, она ужасна? Я просто не смогла устоять, настолько она вызывающая.
– В ней есть что-то дионисийское, – туманно выразилась Оливия, подавая забавной леди упавший несессер, и в её серых глазах промелькнули искорки смеха.
– Да, да, орибасии[1] и быстроногие вакханки – вот первое, что приходит на ум, когда её видишь, – с восторгом согласилась с ней та. – В маленьких деревенских магазинчиках порой попадаются любопытнейшие экземпляры. Однажды в Кенте я отыскала превосходный кушак с единорогами, вышитыми золотой нитью, но так и не осмелилась его носить.
Дежурный торжественно благословил состав, взмахнув флажком, широко зевнул и одёрнул форменную куртку. Поезд тронулся, и женщины одновременно качнули головами, будто вступая в тайный сговор.