Я направилась к хозяевам: мои каблучки стучали по черным и белым мраморным плитам, и звук, эхом отдававшийся под украшенными фресками восемнадцатиметровыми сводами, среди массивных колонн, поддерживавших скругленные потолочные арки по всей длине зала, заставил меня поморщиться. Уинстон светился широкой улыбкой, и я предпочла смотреть в его сияющее лицо, вместо того, чтобы разглядывать произведения искусства, скульптуры и древнее оружие – часть семейной истории Уинстона, одной из которых было достаточно, чтобы любого повергнуть в трепет.
Он шагнул ко мне, уверенно и успокаивающе коснулся моей руки и принялся представлять мне тех, кого я не знала: его кузена Санни, его близкого друга и соратника Ф. Э. Смита[13] с супругой и среди прочих секретаря Торговой палаты. Затем он настоял на том, чтобы я прошла в свою комнату и переоделась к ужину, куда я и направилась в сопровождении двух горничных его матери. Мои щеки вспыхнули, когда я поняла, что кто-то из его родни заметил, что у меня нет собственной горничной, и поспешил исправить эту оплошность.
Пока горничные распаковывали мои чемоданы, я неторопливо прогуливалась по спальне с невероятно высокими потолками и кроватью из лакированного дерева с балдахином, с удивлением обнаружив, что, несмотря на теплую августовскую погоду, в камине пылает огонь: ненужная роскошь. Однако всего через несколько мгновений горничные набросились на меня со щетками, гребнями и шпильками, готовясь превратить мой простой шиньон в изысканную модную прическу. Возможно, они решили сосредоточить усилия на прическе, когда поняли, что с моим небогатым гардеробом ничего нельзя поделать.
Стоило мне переступить порог сверкающей золотом парадной столовой, пройти мимо фресок и гобеленов, прославляющих подвиги рода Мальборо на поле боя, мимо семейных портретов, созданных такими гениями живописи, как Джошуа Рейнольдс[14], Джон Сингер Сарджент[15] и Томас Гейнсборо[16] – и та уверенная в себе, спокойная, разговорчивая молодая женщина, какой я была с Уинстоном все эти месяцы, куда-то исчезла. В его мире я чувствовала себя ненастоящей. Меня равно пугали навязчивые напоминания об исторической важности рода Черчиллей и легкая шутливая беседа, которую вели между собой Уинстон, его мать и Санни. Я предпочла отступить на второй план: моя старая привычка еще с тех времен, когда Китти была жива, а я следила из тени за своей прекрасной сестрой, очаровывавшей всех обаянием и умом.
После обеда мужчины и женщины разошлись. Уинстон приблизился ко мне. Я боялась, что мое молчание за столом могло вызвать у него озабоченность, может, даже разочарование, но вместо этого он попросил у меня прощения.
– Дорогая моя Клементина, простите ли вы меня за то, что я совершенно монополизировал застольную беседу? Я столько говорил с матерью и Санни, что вам не удалось ни слова вставить.
Я попыталась припомнить, о чем же они так увлеченно беседовали: признаться, обстановка и картины в обеденном зале меня несколько отвлекли. Разговор вертелся вокруг предстоящей встречи между королем Эдуардом и кайзером Вильгельмом, где должно было обсуждаться увеличение германского флота. Нужно было сказать что-то на эту тему.
– Уинстон, уверяю, нет ни малейшей нужды в извинениях. Меня чрезвычайно заинтересовали ваши замечания о военно-морской экспансии и попытках Германии соперничать с Англией в военно-морской сфере. Я совершенно согласна с тем, что наша страна должна сохранять главенствующее положение на море и не дать Германии возможности бросить нам вызов.
Его круглое лицо озарилось широкой улыбкой:
– Вот что я люблю в вас, Клементина. В отличие от большинства молодых женщин, у которых от подобной беседы глаза стекленеют, вы слушаете, понимаете и проникаетесь важными моментами современности. Ваш интеллект привлекает, как и благородство ваших мыслей.
Я поняла и оценила сделанные мне комплименты, но в то же время все мои мысли занимало сейчас одно слово: «Люблю». Он что, действительно сказал «люблю»? Ни один из нас прежде не произносил этого слова. Я не могла – не смела – ответить, только кивнула, бросив на него взгляд из-под опущенных ресниц.
– Знаете, – то, что у него считалось шепотом, звучало вовсе не так уж тихо, – давайте мы с вами прогуляемся по розовым садам Бленхейма завтра поутру, и вы мне скажете, заслуживают ли они своей славы. Также обещаю показать вам озеро.
– С удовольствием, – ответила я.
– Прекрасно, – он нежно погладил мою руку. – Скажем, в десять в малой столовой?
13
Фредерик Эдвин Смит, 1-й граф Биркенхед (12 июля 1872–30 сентября 1930), известный как Ф. Э. Смит, был британским консервативным политиком и адвокатом, который достиг высокого поста в начале XX века, в частности, как лорд-канцлер Великобритании. Больше известен как друг Уинстона Черчилля (Прим. ред.).
14
Джошуа Рейнольдс (16 июля 1723–23 февраля 1792) – английский живописец и теоретик, один из главных британских художников XVIII века, ключевой представитель (в том числе ведущий портретист) «большого стиля» в английской школе XVIII века. Первый президент Королевской академии художеств, член Лондонского королевского общества.
15
Джон Сингер Сарджент (12 января 1856–15 апреля 1925) – американский художник, один из наиболее успешных живописцев периода Belle Époque.
16
Томас Гейнсборо (14 мая 1727, Садбери, Саффолк – 2 августа 1788, Лондон) – английский живописец и гравер. Считается одним из самых значительных мастеров в британской живописи второй половины XVIII века. Гейнсборо был выдающимся портретистом, но также прославился и как превосходный мастер пейзажа. Он стал одним из основателей Королевской академии искусств в Лондоне.