— Съедобно. Это сусальное золото. Пищевое.
— Золото я как-то больше носить привыкла…
— Значит, в моем доме бомба? — на всякий случай уточнила Василиса. А то вдруг она что-то не так поняла.
— Ага… в кабинете. Лучше пусть вообще в кабинет не лезут без особой нужды. Вещерский сказал, что защиту ставить не рискнет, вдруг да конфликт энергий.
Бомба.
Нет, пожалуй, все-таки все, произошедшее с Василисой за последние дни, было странным, но бомба… и главное, что думалось о ней без страха, с некоторым лишь удивлением, словно о чем-то, возможно, не совсем и правильным, но не стоящим особого беспокойства.
Подумаешь, бомба.
— Привыкнешь, — сказала Марья, все-таки решившись попробовать трюфеля. Под золотом обнаружился слой белого шоколада и розоватая начинка. Малина? Или клубника?
Василиса вытащила второй золотой шарик. Все-таки малина. И верно, она дает легкую кислинку, которая лишь оттеняет чудесную сладость сдобренного ванилью шоколада.
— К бомбам?
— И к бомбам тоже. И к бомбистам… и к тому, что однажды, проснувшись среди ночи, поймешь, что муж твой куда-то да подевался. А он только и записку оставит, мол, не волнуйся, скоро буду… а как скоро? И ты ждешь остаток ночи. И утро тоже. И день… а его все нет и нет. Потом, конечно, появляется и еще спрашивает, гад этакий, с чего это ты, дорогая, так разволновалась? Я, мол, записку же оставил.
Марья зажмурилась и тряхнула головой.
— И к тому, что планы строить никак… собираешься в театр, а он в последнюю минуту говорит, что у него дела и в театр он не может. И на вечер. И никуда-то не может… что порой исчезает на день или два… один раз на неделю даже… что приходит и пахнет гарью, смертью… сколько раз его корежило? В том году шрапнелью весь бок посекло. И выжил-то чудом… а покушения?
— И… — почему-то сестрина семейная жизнь до этой самой минуты представлялась Василисе куда более спокойной. А тут бомбы и покушения.
Кому надобно на Марью покушаться?
— К покушениям я так и не привыкла… особенно, — она села в постели и собрала волосы в хвост, закрутила, забросила за плечи. — Ты… уехала тогда… перед тетушкиной смертью как раз… вот… и решили, что если до меня добраться, то и Вещерского получится согнуть… не знаю уж, чего они от меня хотели.
Лицо Марьи сделалось жестким.
— Взяли… с Никиткой…
— Он же…
Марья кивнула.
— Только-только четыре годика исполнилось… я в поместье как раз… неважно чувствовала… конфликт энергий, приходилось магию глушить, но все одно помогало слабо. Вот они в поместье и явились. Перебили охрану. Слуг… не пожалели… те за оружие, защитить думали… я-то дура… испугалась. И со страху будто… не знаю, оцепенела… а они Олеську, которая за Никиткой ходила, на моих глазах… ей только-только шестнадцать исполнилось…
Василиса осторожно коснулась Марьиного плеча.
— И тогда я поняла, что нам с Никиткой тоже не жить. Что… даже если Вещерский сделает, что ему скажут, все одно не жить.
Марья судорожно вздохнула.
— Я их убила. Всех.
— Как?
— Выпустила силу. И сожгла… пепла и того не осталось… и не скажу, что со страха. Страха не было. Я все-таки княжна… Радковская-Кевич… но ярость была. Такая… оглушающая. Я себя помню будто со стороны, будто и не я это все делала… помню, как они кричали. И мага, который пытался меня задавить.
…только где ему против урожденной княжны, которую с малых лет обучали с силою ладить. А Марья ведь — это не Василиса, которой жалкие крохи достались, ей сполна родового дара перепало.
— Бедная.
— Я не бедная, — Марья посмотрела с возмущением. — Я сильная. И вообще…
— Но все равно бедная… как ты тогда…
— Сама не знаю. Потом… кошмары снились… и теперь вот Любавушка… дар все не открывается.
— Еще ведь рано…
Слабое утешение, потому как дар после трех лет открывается, если сильный, а слабый… со слабым тяжко жить, Василисе ли не знать.
— И Вещерский так говорит, — Марья облизала пальцы. — И… и мне все равно, какой у нее дар. Я ее люблю… только…
— Все будет хорошо, — сказала Василиса и, сама не понимая, почему, обняла сестру. А та, всегда-то холодная, отстраненная, обняла Василису, ответив:
— Конечно. Только бомбу ты все равно не трогай.
— Не буду.
В город выехали на коляске, правда, ныне на облучке сидел смурной господин того профессионально-неприметного вида, который навевал нехорошие мысли.
О бомбах.
На бомбу Василиса посмотрела. Издалека. То есть, сперва, конечно, издалека, но оттуда видно было плохо, и Василиса подошла поближе, здраво рассудив, что, раз уж бомба все равно каким-то чудом оказалась в ее доме, то, стало быть, опасности она не представляет.