Шли недели, зима сменилась прекраснейшей весной. Сказавшись больной, при полном покровительстве Эдварда, я проводила все дни рядом со своим творением, обучая его и заботясь о нем. Хотя он и был поначалу беспомощным младенцем, он учился и развивался куда быстрее, чем самый талантливый ребенок. Я показывала ему, что есть свет и огонь, холод и снег, как восходит солнце, как течет вода – всё вызывало у него восторг и благодарность. Он внимательно смотрел на меня и старался копировать каждый жест – и уже через неделю ел самостоятельно, аккуратно и даже несколько элегантно. Мы выходили на прогулки под покровом тьмы, и его неверные шаги вскоре сменились поразительной нечеловеческой силой и ловкостью.
Я не была уверена, будет ли способно говорить существо, издающее столь грубые гортанные звуки, а потому колебалась, следует ли учить его говорить. А потому первые слова моё творение произнесло без какой-либо моей помощи, старательно растягивая сухие губы. Когда же я стала обучать его, о более благодарном ученике невозможно было и мечтать. Когда Ингольштадт утонул в нежных весенних цветах, мой великан уже бойко говорил на французском и английском и с моей заботливой помощью постигал свою первую книгу.
Возможно, вы осудите мой выбор, но первой книгой, которая должна была бы повлиять на мировоззрение моего детища, я избрала трагедию «Отелло». Не потому, что испытываю к ней какое-либо особое отношение среди всех произведений человеческой культуры, но лишь потому, что именно эта пьеса сильнее всех могла бы отозваться в душе моего творения. Я хотела, чтобы он узнал, что многие люди будут смотреть лишь на его внешность, презирая и ненавидя его, не дав и шанса явить им свою душу и свои поступки. Я должна была показать ему жестокость нашего мира. Но одновременно с этим мне хотелось, чтобы он понял, что есть и другие, те, кто не судит лишь по виду, те, кто замечает доброту и знания, кто примет его, несмотря на его отталкивающую наружность.
Я вижу по вашему удивленному взгляду, по тому, как вы настороженно прислушиваетесь к происходящему на палубе, что вы уже догадались, о ком я веду речь. Да, вы совершенно правы. Я назвала своё детище Адамом, и, пусть мы не родня по крови, честно стала ему самой заботливой и добродетельной матерью.
Скрывать мой, как я могла уже с гордостью заявить, успешный эксперимент, уже не представлялось возможным. Родители писали мне письма, пропитанные нежным беспокойством, и с каждым разом всё сильнее желали приехать проведать свою ослабевшую от учения дочь, и только заверения Эдварда, что я вот-вот встану на ноги, сдерживали их заботливый порыв. Но всё же скрываться дольше не имело смысла. Как я уже говорила, я уже успела, несмотря на все преграды, снискать некоторое уважение и теперь с нетерпением желала с триумфом вернуться в университетское общество. Не только ради собственной гордыни, но и ради Адама, которому должно было общаться с людьми и без боязни видеть свет дня.
Самым большим моим страхом было недоверие. Я боялась, что меня поднимут на смех, выставят лгуньей или же неразумной девицей, уверившейся в своих фантазиях. О, как я была глупа! Бояться следовало именно веры!
Научное сообщество настороженно приняло Адама. Поначалу его и правда посчитали ряженным негодяем, который вознамерился обвести ученых мужей вокруг пальца. Но его нечеловеческая сила и скорость, его тело, с кожей различной по оттенку и упругости, а также совершенно невероятные результаты медицинских экспериментов вскоре убедили даже самых недоверчивых скептиков, что перед ними не обычное человеческое существо.
Мы с Адамом наслаждались популярностью. Новость о необычном существе еще не покинула Ингольштадт, но нам хватало и местной славы. Адам получил возможность вести беседы с мастерами словесности, истории и юриспруденции, с которыми он мог говорить на темы, неинтересные его увлеченной естествознанием матери. Ко мне же выстраивались очереди из студентов и профессоров. Все как один мечтали узнать секрет искры жизни. Мне хватило разума не поддаться слепому триумфу и молчать, делясь лишь крупицами знаний, непригодных для повторения эксперимента.
Я надеялась, что новость о моем открытии достигнет сильных мира сего, и тогда я смогу рассчитывать на собственную лабораторию и обширные средства, что позволит мне продвинуться дальше и вовсе победить болезни и смерть. Не собирать безжизненные тела, но отогнать смерть от еще живущих, а потому обреченных на нее. Я хотела принести вечное благоденствие и мир. Сильные мира сего узнали об этом, но использовать моё открытие они планировали совершенно другим способом.