Посол России походил на неуклюжего медведя-кутилу, проматывавшего в игорных домах баснословные суммы, что, однако, не мешало ему вести экстравагантный образ жизни и устраивать ужины на сто персон, подавая кушанья на золотых сервизах. Он по уши влюбился в юную госпожу де Камоэнс: он рыдал, валяясь у нее в ногах, после того как она отказалась выйти за него замуж, грозился размозжить себе голову, в связи с чем Глендейл говорил, что "этим он оказал бы первую реальную услугу своей стране". Было решено, что Арман, Альфонс Лекер и жокей проникнут на виллу, пока Анетта будет вместе со своим воздыхателем на балете. К несчастью, позволив себе перед спектаклем некоторые излишества в еде он почувствовал в ложе недомогание уже в начале представления, и друзьям пришлось отвезти его домой. Не на шутку испугавшись, Анетта поспешно возвратилась в гостиницу. В пути Родендорф почувствовал себя лучше и хотел вернуться в театр, однако его друзья, русский генерал Добринский и один из атташе германского посольства, уговорили его ехать на виллу.
Они обнаружили дверь открытой, слуг связанными и с кляпами во рту; внушительных размеров мужчина, с сигарой в зубах и с зажатым в кулаке пистолетом, стоял в вестибюле, в то время как жокей набивал золотой посудой мешки. Арман в эту минуту находился на втором этаже и, приставив дуло пистолета к затылку секретаря, предлагал тому открыть сейф. Лекер мгновенно отреагировал на это вторжение, выстрелив в Родендорфа и ранив его в руку. Арман бросился к лестнице, и, хотя троица и смогла беспрепятственно покинуть виллу, преследуемая лишь неистовыми воплями русского, полиция разослала повсюду их точные приметы, а посол пообещал награду в десять тысяч франков золотом каждому, кто окажет содействие в поимке преступников. Швейцарцы, возмущенные таким пренебрежением к их гостеприимству, подняли на ноги всех осведомителей, и троица оказалась почти в безнадежном положении. Необыкновенная красота Армана, которого газеты незамедлительно окрестили одни "черным ангелом", другие "белым демоном"" гигантский рост Лекера в разительном контрасте с крошечной фигуркой жокея, - все это делало их легко узнаваемыми: о том, чтобы ускользнуть незаметно, не могло быть и речи. Они окопались в мастерской папаши Ланюса, уважаемого часовщика из Берга, щеголявшего в кофейнях у Женевского озера великолепными белыми усами и трубкой тихого отца семейства, у которого, однако, после его ареста полгода спустя было обнаружено такое количество бомб, что ими можно было уничтожить целый квартал. Производя обыск в квартире Армана, расположенной в старом городе, полиция наткнулась на группу русских ссыльных, разглагольствовавших вокруг самовара среди чемоданов, набитых анархистской литературой. Арест Армана и его сообщников теперь казался делом лишь нескольких часов.
На выручку к ним пришла Анетта.
Глава IX
Окна ее номера выходили на озеро. Ночь, казалось, никогда не кончится. Анетта прислушивалась к малейшему звуку шагов на улице, к проезжавшим внизу фиакрам, к причаливавшим к берегу рыбацким лодкам. Она знала, что Арману угрожает смертельная опасность, что без борьбы он не сдастся, однако не сомневалась она также и в том, что он жив и даже не ранен: это была физическая убежденность, она ощущала ее всем своим нутром, как если бы тела их составляли одно целое.
Только в девятом часу в дверь постучала горничная и сообщила, что ее хочет видеть какой-то часовщик. Анетта выслушала рассказ папаши Ланюса, лихорадочно шагая взад и вперед по гостиной, то и дело чертыхаясь сквозь зубы, да так непристойно, что явно ввела в смущение старого идеалиста, привыкшего к благородным мыслям и возвышенным речам. Мужество вернулось к Анетте, и она чувствовала, как в ней пробуждаются вкус к борьбе и воля к достижению цели, подавить которые не могло уже ничто. Впервые она начинала также сознавать двойственность чувства, так неудержимо толкавшего ее к Арману: почти материнская нежность, потребность отдавать себя всю, без остатка, но также и потребность обладать, своего рода эгоизм, властный и тиранический, но готовый на любые жертвы и уступки; и слабость, В которой она, однако, черпала львиную долю своей силы и энергии. Один-единственный человек мог протянуть ей руку помощи, но сама дерзость такого шага требовала крайней осторожности, изворотливости и безукоризненной легкости; необходимо хорошо сыграть роль, растрогать, соблазнить, развлечь. Ложь должна очаровывать, глубокое чувство - смахивать на каприз; главное - найти интонацию непринужденного превосходства, которая заставляет саму жизнь входить следом за вами в гостиную, да еще так, словно она - хорошо выдрессированный пудель. В общем, ей предстоит сдать самый настоящий экзамен для вступления в свет. Полчаса спустя она была у Глендейла.
Он сидел на террасе и завтракал вместе с туканом, устроившимся у него на плече. Это была черная птица с мощным канареечно-желтым клювом, таким же огромным, как и она сама. Дики привез его из путешествия по Южной Америке и прекрасно с ним ладил. На столе красовалась великолепно отделанная золотом и бриллиантами шкатулка, и, когда он открыл ее, чтобы предложить Анетте сигарету, шкатулка сыграла баварский мотивчик. В утренней дымке Дики казался постаревшим, а кожа посеревшей. Печать восточной мудрости лежала на его лице, и Анетта заметила две тонкие складки в уголках рта, которые, должно быть, часто сходили за улыбку. На нем был халат из дамасского шелка и шлепанцы. "Сколько ему может быть лет?" - гадала Анетта. Она села, взяла сигарету, подождала, пока выйдет прислуга.
- Дики, со мной случилось нечто ужасное.
- Это значит, что вы, судя по всему, влюбились - и влюбились по уши. А когда влюбляются по уши - добра не жди.
- Дики, поверьте, мне не до шуток.
- Поздравляю, малыш. Это и вправду очень вкусно. Я могу вам чем-то помочь?
- О, Дики! Вы не представляете, как все сложно.
- Помилуйте, да кто же он? Извозчик, рыбак? Лакей? Или, Боже упаси, поэт?
Она принялась рассказывать ему свою историю. Конечно, не все, а только то, что сделало бы ложь похожей на правду. Она полностью доверяла Дики, но была еще недостаточно уверена в себе и немного стыдилась своего прошлого. Она не стала еще той знатной дамой, которая может позволить себе роскошь признаться в том, что вышла из простонародья. Она тщательно продумала историю и надлежащим образом изложила ее, великолепно скрывая свою нервозность. Впрочем, Дики, похоже, принял все за чистую монету. Единственное, что немного смущало Анетту во время рассказа, это тукан. Птица пристально, с выражением крайнего сарказма смотрела на нее, наклонив голову набок: Анетту не покидало ощущение, что еще немного, и тукан начнет ухмыляться.
Однажды вечером она расчесывала волосы в своих апартаментах, как вдруг заметила странное шевеление красной бархатной портьеры, хотя окно было закрыто. Анетта потянулась к колокольчику, чтобы вызвать горничную, но какой-то инстинкт, какое-то предчувствие удержало ее. Она встала, подошла к окну и...
- В жизни не видела я такого благородного лица, такого гордого взгляда, такой мужественной красоты... В рубашке, с пистолетом в руке, он выглядел в высшей степени романтично. Он чем-то походил на лорда Байрона, что висит у вас в библиотеке. Казалось, еще немного, и сердце мое остановится. Я сразу поняла, что он не грабитель и не станет вести себя вульгарно. Что мысли, скрывающиеся за этим бледным челом и ясным взором, благородны и вдохновенны, и другими быть не могут...
Глендейл, намазывавший ломтик хлеба маслом, поморщился.
- Все же это поразительно, - сказал он с легким раздражением. - Всякий раз, когда женщина испытывает к мужчине физическое влечение, она утверждает, что ее пленила его душа, или, вернее - будем современны, - его интеллект. Даже если он не успел произнести ни слова, умного или глупого, как, вероятно, в вашем случае, - не говоря уже о том, чтобы открыть вам свою душу... Путать физическое влечение с духовной любовью - это то же, что смешивать политику и идеализм: очень скверная привычка. Ну и что же случилось потом? Я имею в виду, кроме того... того обычного, что, надо думать, случилось и чем вы, похоже, остались чрезвычайно довольны.