– Дорогая моя Диана…
Ей очень шло это имя… Дики выбрал его сам, после долгих колебаний между Элеонорой и Изабеллой. Но Элеонора ассоциировалась с черным, возможно из-за Эдгара По, а Изабелла неотвратимо вызывала в памяти грязную ночную сорочку королевы с таким же именем.
В конечном счете он остановился на Диане, потому что это ассоциировалось с очень белым.
– Мы уже начали волноваться.
Леди Л., бывало, спрашивала себя, не глумится ли Перси в парках над маленькими девочками, не развратник ли он, искусно маскирующий свою игру, не педераст ли, прибегающий к услугам своего лакея или позволяющий измываться над собой проститутке в каком-нибудь уголке Сохо? Но это в ней говорил своего рода романтизм юной девушки, пережившей немало испытаний, и ее надежды давно уже померкли перед буквально вызывающей тошноту нравственной целостностью, которая, будто некая зловещая радиация, исходила от Перси. Он был действительно уважаемым человеком, и один Бог знает, как сюда затесалась поэзия. Кстати, он являлся также единственным мужчиной – из тех, кого она знала, – с подобострастным взглядом верной собаки, хотя у него и были голубые глаза. Она его очень любила, несмотря ни на что. Перед ним она легко могла сбросить маску пожилой дамы, забывала об условностях преклонного возраста и свободно, со всей бесцеремонностью и свежестью двадцатилетней девушки, самовыражалась; время не старит, а навязывает вам свой маскарадный костюм. Леди Л. нередко задавалась вопросом, что она будет делать, если действительно станет когда-нибудь старой. У нее не было ощущения, что такое может с нею случиться, но зарекаться нельзя никогда: жизнь способна выкинуть любой фокус. Ей оставалось еще несколько полноценных лет: затем наверняка что-то произойдет, но что точно, она не знала… Единственный выход, когда наступит старость, – это удалиться в свой дивный сад в Бордигере и искать утешения среди цветов.
Она согласилась выпить чашку чая. Перед ней заискивала вся семья, и это было довольно неприятно. Ей так и не удалось свыкнуться с мыслью, что она дала начало этому стаду: более тридцати голов. Глядя на них, она не могла даже сказать: «Я этого не хотела». Напротив, она этого хотела, сознательно, умышленно: это было делом всей ее жизни. Тем не менее не поддавалось разумению, как такая безумная любовь, такая нежность, чувственность и страсть могли привести к появлению этих бесцветных и чопорных персонажей. Поистине это было невероятно и довольно обременительно. Это бросало тень сомнения на любовь, дискредитировало ее. «Вот было бы замечательно, если бы можно было им все рассказать, – подумала она, маленькими глотками потягивая чай и иронично наблюдая за ними. – Вот было бы забавно увидеть смятение и ужас на их самоуверенных лицах. Несколько слов хватило бы, чтобы их мир – такой комфортабельный – обрушился вдруг на их благородные головы». Как это было заманчиво! Но не боязнь скандала сдерживала ее. Она вздрогнула и крепче стянула на плечах индийскую шаль. Ей было приятно ощущать легкое и теплое прикосновение кашемира у себя на шее. Ей казалось, что жизнь ее испокон веков была не чем иным, как непрерывной сменой шалей – сотни и сотни шерстяных и шелковых объятий. Кашемировые шали» в частности, могли быть очень нежными.
Она вдруг заметила, что Перси говорит с ней. Он стоял рядом с чашкой чая в руках, в окружении одобряющих и сдержанно веселых лиц. У Перси был необычайный талант к штампам: ему даже в банальности удавалось достигать величия, иногда превращавшего его речи в своего рода великолепный вызов оригинальности.
– Такая благородная жизнь, – говорил он. – Этой грубой и вульгарной эпохе следует знать о ней, чтобы озариться ее светом. Моя дорогая Диана, с одобрения ваших близких – я бы даже сказал, по их настоятельной просьбе – я, по случаю вашего дня рождения, прошу вас разрешить мне написать вашу биографию.
«Да уж, веселенькая получилась бы история», – подумала она по-французски.
– Слишком рано, вы не находите, Перси? – спросила она. – Подождем еще немного. Быть может, со мной произойдет что-нибудь интересное. Жизнь без приключений, как у меня, – да это же скука смертная.
Все вежливо запротестовали. Она наклонилась к своему правнуку Эндрю и ласково потрепала его по щеке. У него действительно были красивые глаза. Черные, слегка насмешливые, неистовые… «Он еще заставит их страдать», – удовлетворенно подумала она.
– У него глаза совсем как у прадедушки, – сказала она и вздохнула. – Сходство необыкновенное.