Леди Л.

Сэру Перси удалось наконец поднять руку в направлении тяжелого и приземистого сейфа, напоминавшего ладью из какого-то чудовищного комплекта шахмат.

– Вы хотите сказать, что он до сих пор… что вы никогда…

Леди Л. стояла под портретом своего кота Тротто, поднявшего в атаку кавалерийский эскадрон в Крыму: изображенный поверх благородных черт лорда Рэглана, он размахивал среди пушечных ядер своим хвостом – знаменем Святого Георгия. Благожелательно наблюдал за ней попугай Гавот, желтый клюв и перья которого заменяли нос и мундир Веллингтона, находившегося на поле битв при Ватерлоо. Обезьяна по кличке Бадин защищала свободу посреди трупов при Бородино, прекрасно чувствуя себя в мундире старика Кутузова. Понго, щенок породы пекинес, показывал свою голову народу на гравюре, изображавшей Робеспьера, а у молодого Бонапарта, стоявшего перед убитыми солдатами, был клюв нежной самки-попугая Матильды, которая, однако, никому не сделала ничего худого. Леди Л. стояла с высоко поднятой головой, с улыбкой на губах, окруженная своими друзьями. Несмотря на их молчаливость, ей всегда казалось, что они понимают ее и поддерживают. Осуждать ее могли только женщины, никогда и не помышлявшие о том, чтобы избавить своих сыновей от влияния великих исторических деятелей, либо те, что были способны полюбить за свою жизнь нескольких мужчин.

Поэт-Лауреат осознал, что Леди Л. продолжает говорить.

– В сущности, мне очень не повезло, – посетовала она. – Я могла бы полюбить пьяницу, картежника, прохвоста, наркомана… Но нет! Случилось так, что я полюбила настоящего идеалиста. И вот я тоже скатилась к терроризму. Скажем, я оказалась способной ученицей, не более того. Сколько раз, милый, я приходила сюда и с улыбкой отчаяния рассказывала тебе эту оду, которую ты бы мог сам посвятить человечеству, своей единственной «прекрасной даме, не знающей пощады».

Ах, надо же мне было вас увидеть
И, полюбив, об этом вам сказать,
Чтоб вы, не побоясь меня обидеть,
Решили все же гордо промолчать.

Ах, надо же так было полюбить.
Чтоб вы надеждою меня не одарили,
Чтобы я стала вас боготворить,
А вы меня за это погубили!

Она повернула ключ в замке и открыла дверцу. Пистолет лежал рядом с кожаной сумкой, а с пожелтевшего придворного платья слетело небольшое облачко пыли. Арман Дени сидел в задумчивой позе, голова его была опущена к розе из алого тюля, которую он все еще держал в руке.