— Ну нет, не верю. Никто из наших знакомых такого не сделал бы. Я конечно лишен предрассудков, но, наверное, ты пригласила кого-то из Бронкса или еще откуда. Черт, сладкая моя, тебе не кажется, что ты маленько спятила. Без шуток. Ты, по-моему, заговариваешься или еще чего. Хотя говори, пожалуйста. Мне нравится тебя слушать.
— Заговариваюсь, как же. Вон недавно наш новый посол в Лондоне зазвал в гости, чтобы отметить свое назначение, самые сливки лондонского общества, так у него из гостиной все произведения искусства попятили. До последнего.
— Да ладно тебе шутить-то. Я всегда считал англичан честными людьми. Напускаешь на себя бог знает что. Хотя, если по правде, весь наш чертов мир летит псу под хвост. Нравственность, честность, ну всё.
— И потому тебе самое время отправляться домой.
— Черт, Джой, ну хоть ради прошлых времен налей мне еще стопочку и дай пару крендельков, что ли, или другую какую закуску.
— Перестань называть меня Джой. Меня зовут Джоселин. А крендельков у меня нет. Отправляйся домой. Ты переходишь границы приличия.
— Господи, границы приличия. Мать честная. Черт, это самое большое потрясение в моей жизни. Ты — и превратилась в девицу по вызову.
— А у тебя, козлик, так в ней нуждающегося, не хватило денег, чтобы ей заплатить, отчего я в нее пока что не превратилась.
— Хватит называть меня козликом, меня зовут Клиффорд. Черт, дьявольски длинный у нас разговор получился и, если честно, дьявольски честный. Ну ладно, нет у меня сейчас пяти сотен. Ну и что такого. Ты как, цену сбросить не хочешь.
— Нет, сбросить цену я не хочу. И, как я уже сказала, покажи мне пять сотен, тогда и подумаю, что делать дальше.
— Ну так одолжи мне все остальное. Я эти деньги завтра прямо с утра и добуду. И привезу сюда.
— Ни хрена ты не привезешь. Ты здесь больше вообще не появишься. А вот этого делать не надо.
— Да брось. Ты только посмотри. Вот он. Все время тебя дожидался. Твердый, как камень. Полных шесть с половиной дюймов. Давай порадуй малыша. Слушай, какого хрена, ты над чем так смеешься.
— Над тобой. Над самыми оригинальными словами, какие я от тебя когда-либо слышала. Будь добр. Засунь это обратно в штаны, отправляйся к жене и попроси ее порадовать малыша. И мне не придется орать благим и неблагим матом спасите-помогите, а моя вдовая знакомая, живущая за этой тонкой, как бумага, стеной, плюс еще около двадцати любознательных соседей не заинтересуются, кто это меня тут донимает и почему около дома стоит твоя машина, и не вызовут полицию.
— А, ладно тебе, у меня в полиции друзей навалом. Давай. Пойдем. В спальню. Вот увидишь, тебе понравится.
— Стой где СТОИШЬ.
— Господи Исусе, да у тебя же этот растреклятый револьвер, самый настоящий.
— Вот тут ты чертовски прав.
— Эй, Джоселин, давай без шуток, отведи его в сторону. Эти штуки иногда стреляют.
— Спрячь хрен в штаны и убирайся отсюда, потому что, можешь мне поверить, если ты этого не сделаешь, он точно выстрелит. Пошевеливайся. Пока я не завопила не только “насилуют”, но и “горим”. Надеюсь, в пожарной команде у тебя тоже друзья найдутся.
— Ну хорошо, хорошо. Твоя взяла, ухожу, по-быстрому. Уже ушел. Но ты точно не та старушка Джоселин, какую я знал. Господи Исусе, чего я тебе предложил-то, это ж так по-людски.
— А я всего-навсего по-людски попросила тебя катиться отсюда на хер и предложить то же самое кому-нибудь другому.
Клиффорд, выбираясь из гостиной на лестницу, согнулся, застегивая ширинку, и запнулся о коврик. И уж что на нее нашло, она нипочем не сказала бы, но только ей показалось, что нет ничего естественнее, чем нажать на курок — просто взять и сдвинуть пальцем этот кривой кусочек металла. Неуклюжее отступление Клиффорда едва не заставило ее расхохотаться, а пуля, просвистевшая у него над ухом, явно прибавила ему скорости. Да и грохот выстрела и едкий, ударивший в нос запах почему-то показались ей на редкость приятными.
Включив в прихожей свет, она увидела дырку в стене, ровно там, где пронеслась тень от головы Клиффорда, когда он, с головокружительной быстротой сбегая по лестнице, слишком уж налег на перила, выломал одну из балясин и полетел с третьего этажа кувырком, пересчитав, прежде чем остановиться, восемнадцать ступенек. Он нашарил в темноте дверь, распахнул ее и захлопнул так, что содрогнулся весь дом. Без единого вскрика и слова: ну, там, я на тебя в суд подам за моральный ущерб и неисправные перила.
Машина его взревела, завизжала покрышками по гравию. Хрясь. О господи, пьяный урод врезался в замечательный клен, растущий за поворотом подъездной дорожки. О господи боже, он погиб. Или еще того хуже, дерево погубил. И друзьям из пожарной команды придется вырезать его автогеном из кучи покореженного металла. О боже милостивый, спасибо тебе за то, что я в это не поверила. Двигатель заурчал снова. А мне самое время сварить себе шоколад и улечься в постель, из которой крохотная моя комнатушка кажется всякий раз еще более крохотной, напоминая о просторности дома на Виннапупу-роуд.