— Да… хороша… хороша ветчинка. Что значит наше, отечественное. А как с ассортиментом, Серафима Федоровна?
— Расширяем. Согласно вашим указаниям… — цедит сквозь зубы она.
— Товарищи, минуточку. Я тут хочу кое-что уточнить. По поставкам…
Он, подхватив под локоток, отводит ее в сторону, понижает голос:
— Да ты хоть улыбочку-то сделай. Ты чего на людях морду от меня воротишь?
— А ты не догадываешься? Козел!
— Я тут задержусь? На вечерок?
— Мимо. Не будет тебе больше вечерков.
— Не пожалеешь?
— Жалелочка закрылась.
— Как хочешь. Есть дела важнее. Обстоятельства резко изменились, Серафима. Я ведь тоже — не сам гарцую. Под седлом хожу. На меня страшно жмут. Со всех сторон. Склады в Астрахани забиты иранским табаком, который просто некуда переправлять. В Подмосковье накрыли типографию, которая гнала нам фальшь-упаковки. Поставки оптовикам сорваны почти по всем регионам. Накрыли большое производство под Пензой. Потери страшные. Нужно немедленно пускать цех.
— Это ты его закрыл.
— Поторопился.
— Обделался.
— Ладно. Пусть так.
— Вообще-то лихо ты… выкрутился. С этим… Лазаревым. И как же это вы его? Сумели?
— Ты ошибаешься. Есть заключение комиссии: остановка двигателя.
— Это ты другим пудри мозги. Что-то слишком вовремя он остановился. Как раз когда у тебя задница дымилась. Да что там задница? Ты же уже за рубеж драть собрался.
— Мне немедленно нужен твой отец.
— Не смеши. Откуда я знаю, где он?
— Ну помоги мне. Черт бы тебя!
— И не подумаю.
— Смотри, Сима. Я-то что? А вот он тебе не простит.
Она долго раздумывает:
— Ладно. Черт с тобой. Только хвоста за собой не приведи.
Уже на следующий день Захар Кочет, разглядывая картины в тяжелых багетах, бродит по обширному обставленному антиквариатом офису в одном из особнячков в Замоскворечье. Старец в элегантном костюме от-кутюр, выхоленный и благостный, с подкрашенной сединой, по-американски задрав ноги в сияющих башмаках на стол из карельской березы, курит зеленоватую и тонкую филиппинскую сигару.
— Хватит тебе принюхиваться-то, — замечает Максимыч. — Со встречей надо отметиться. Садись!
Кочет опускается в недра громадного кожаного кресла. Старец жмет кнопку. Бесшумно входит немыслимой красоты высоченная дева в деловом сюртучке и мини-юбочке. Она ставит перед Кочетом поднос с громадным коньячным бокалом и бутылкой коллекционного коньяку. При лимончике в пудре. И отливает чуть-чуть коньячку в бокал. Кочет замечает сначала потрясающей длины ноги и, лишь задрав голову, обнаруживает где-то сверху головку обученно улыбающейся девы.
— Кофе гостю?
— Чуть позже, если позволите.
— Иди, Николь, я позову.
— Я поняла, Федор Максимыч.
Она выскальзывает бесшумно.
— Видал, Захарий? Самые длинные ноги в Москве у меня в секретарях-референтах ходят. «Николь»… Машка, она и есть Машка, но с тремя языками. Рафаэлей из комиссионок мне тут понавешала. Нравятся? Картинки?
— Мне тут ничего не нравится, и прежде всего ты. Ты с чего выдрючиваешься? Что ты в этот офис влез! С Кремлем рядом…
— Ну хоть рядом, да побыть. Себя уважаешь гораздо больше. Достиг, значит…
— Господи твоя воля. Ну я тебя прошу, умоляю, заклинаю! Ты же нас всех потопишь! Что ты на свет вылез? Ну потерпи ты еще. Сработаешь последние дела — и скатертью дорога!
— На волю? К гамадрилам? Как это? В офшор на остров Джерси, где бабы эти гундосые от холоду шерстяные кофточки из джерсей придумали? Вместе с тихими банками? Так я только что оттуда.
— Ты что? Летал?!
— Не трухай. Не с Москвы. Да и ксивы у меня железные. Я же теперь этот… гражданин этой страны. Черт, название не помню. На «гондон» похоже. Гондурас. Точно. Гондурас! Говорят, где-то у черта на куличках.
— Что тебе в офшоре надо было?
— Да я и сам теперь думаю: зачем? — горестно вздыхает старик.
— Что такое?
— Да уж такое, что лучше тебе этого и не знать.
— Не темни. Не первый год замужем. Что это ты? Меня застеснялся?
— Не ерепенься. Самому тошно. Паскудство, в общем, немыслимое. Ничего святого. Ни Бога, ни совести, ни родителя. Обула меня дочечка-то, Захар. Кинула отца родного как последнего лоха.
— Маргарита?!
— А кто ж еще? Симка все наши узловые бумаги тут в депозитном ящике в надежном банке подальше от любопытных держала. Все как надо. Печати, гербы, цифры. И черт меня дернул. Любопытство сгубило: а сколько там, в натуре, на офшорных счетах? В валюте, в бумагах…
— Ну и сколько?