— Закройте дверь.
— Да закрыть недолго. Только кто ж к вам придет тогда? Чтобы не скучали. У нас девочки… не то что там шкидлы столичные. Кровь с молоком… Молоденькие слишком… Деревенские почти… Еще стесняются… Но когда разойдутся, Париж может отдыхать…
— Закройте дверь.
— И спиртное прямо в номер, и девочки прямо в номер. Цена, конечно, разная. Можно до утра, но можно и сокращенный курс. Так я позову?
Касаткин вздымается на кровати и шепчет:
— Закрой двери, сучка!
— Ты чего? Чего? Ну, глаз выкатил… Криминальная морда! А еще мужик! Это ж гостиница! Сервис. Что ж ты ночью один сам с собою тут делать будешь? Ну ладно, ладно, закрываю.
Она, все еще пятясь от него, выходит за дверь. Касаткин закрывает ее на ключ. Садится к столу и, обхватив голову руками, покачиваясь как китайский болванчик, глухо стонет. В дверь стучат.
— Ну я вам!
Рванувшись к двери, широко распахивает ее. За дверью стоит благожелательный Лыков. Вынимает из кармана бутылку.
— Прописаться вроде положено, а?
— Не пью.
— Совсем?
— Совсем.
— И даже пиво? Да ты что? Больной? Или спортсмен?
— Немножко то, немножко другое.
— Ну а я приму. Профилактически. Стакан дашь?
— Бери сам.
Касаткин снова укладывается поверх постеленного. Косясь, наблюдает, как Лыков выпивает и крякает.
— Что надо, майор?
— А вот понять мне надо, капитан-лейтенант, что ты за фигура такая. Вроде как и я, при погонах… И мундирчик на тебе классный, только слишком новенький, как с ателье только что. И похоже, что ты его отвык носить, каплей. Как бы жмет тебе все время. В шагу и под мышками.
— Ты что тут у них? Шерлок Холмсом работаешь? Да нет. Все правильно. Не положено мне даже дома, на территории России, в мундире светиться. Только в штатском. Мне за него еще вломят будь здоров.
— Зачем же напялил?
— Для жены… Для Люды… Чтобы сразу увидела, кто я и что. Я ведь вру ей… Про командировки эти… Коммерцию на бананах…
— И она ни гугу?
— Знал бы ты степень секретности нашей фирмочки…
— Так ты кто? Десантура? Беретик этот с якорьком, то-се…
— Я пловец.
— И только?
— Боевой. Штучная работа. Американцы на каждую штуку до пяти миллионов тратят. В баксах. Называются «морские котики». Есть еще «тюлени». Ничего, делали мы и «котиков», и «тюленей», пока наше спецподразделение не разогнали…
— Как это — разогнали?
— А в три шеи. В девяносто третьем, когда с Украиной флот делили… За ненадобностью… В обстановке любви и дружбы с потенциальным противником…
— Значит, кому-то это сильно было нужно?
— Похоже, что так. Ну, я в Москву мотнулся. Тренером при бассейне. Людку встретил… Нет, я ей кое-что рассказывал, конечно. Как с боевыми дельфинами работал. У меня их две было, дельфинихи. С улыбочкой на сто зубов. Пиратка и Бандитка. А тут года два назад пришли ко мне… Оказывается, дошло где-то… По новой нас собирают. Втихую, конечно. Работы слишком много.
— Работы?
— Да не в наших акваториях — на подходах к России. Прут на этих корытах черт-те что, особенно на кавказские порты… В целях профилактики… Как ты водочку пьешь. Бывает, от нашей профилактики и дыму не остается. Все бывает…
— И много платят?
— Платят? — усмехается Касаткин. — Тут меня послали как-то кореша уговорить, когда нас по человечку отыскивать стали. Я его аж в Абу-Даби нашел. На какого-то шейха пашет или на эмира. Охраняет на стоянках его роскошную яхту — из акваланга не вылезает. Там не посудина — дворец плавучий. А у хозяина проблемы: боится, что подорвут. Так он меня так послал! От обиды! «Вспомнили, говорит, вашу мать… Такую команду разогнали в девяносто третьем! Кому это надо было?» Уговаривал меня, чтобы там остался. Жили бы мы теперь с Людкой в каких-нибудь Абу-Дабях. Машка бы на верблюдах ездила…
— Чего ж не остался?
— Не знаю. Кому-то ж надо. Салаг наберут… А что они могут?
Лыков смотрит на часы и поднимается:
— Пошли-ка, пловец. Пошли, пошли…
…У входа в гостиницу стоят четыре мотоцикла отморозков из Чунькиной пятерки. Они сидят в кружок, прихлебывая пивко и передавая косячок. Увидев Лыкова, поднимаются.
— Чего зазывал, начальник? — спрашивает щербатый недомерок.
— Из любви и дружбы. Это, каплей, такие вот юноши. Они двадцать четыре часа в сутки, особенно летом, носятся тут… по своим делишкам, по своим дорожкам. Все видят, все знают. Мне-то они ничего не скажут. Пробовал уж… А ты поговори. Может, и поймут.
Лыков возвращается в гостиницу. Щербатый настороженно разглядывает Касаткина.