— Чего понимать-то, дядя?
— Жена у меня пропала и дочка. Отдыхали здесь. Девятого июля в первом часу ночи якобы срочно выехали в Москву на машине, принадлежащей вашей Басаргиной. Из ее дома. Машину своей градоначальницы вы, надеюсь, знаете?
— Ну, тут все лето мотаются… туда-сюда. Разве всех упомнишь?
Касаткин хрустит новеньким стодолларовиком.
— Это для освежения памяти.
Здоровенный как столб парень, по бедности не в косухе, а брезентовке — боевке пожарника и кирзачах вместо крутых мотосапог в металле, тянется к купюре:
— Круто. Ну что ж, будем вспоминать.
— Отдай.
Щербатый, вырвав у него деньги, возвращает их Касаткину.
— Проезжай мимо, дядя. Нечего нам вспоминать.
Они седлают мотоциклы.
— Чего ж вы так боитесь? Или кого?
— Нам тут бояться некого. Это нас тут боятся. Уважают нас тут. Разбегаемся? Или на дискотеку? В Дураскино?
Они газуют и, завопив дурашливо, уносятся прочь. Касаткин долго смотрит им вслед. Старушка, торгующая семечками чуть поодаль от парадного входа, окликает его:
— Милок, помоги бизнесу. Грызовой подсолнух — вот он, а это тыквенные семечки. Сильно помогает в семейной жизни… Укрепляет…
— А где они свои мотоциклы держат, мать? — подставляя карман, спрашивает Касаткин. — Ну есть же у них стойбище. Место, где тусуются…
— А вон там вот, под мостом, гаражи ихние. Только туда никто из приличных людей и не сунется: не ограбют, так обсмеют.
Уже далеко за полночь в проезд между стандартными гаражами с включенной фарой въезжает на своем мотоцикле парень в боевке пожарника и кирзачах. Останавливает мотоцикл, слезает с него и, насвистывая, отпирает замок на воротах, затем распахивает ворота в гараж и тут же мычит и дергается, перехваченный сзади мощным захватом за горло.
Некоторое время пытается умело вывернуться, демонстрируя некое подобие карате, и даже сует руку за пазуху брезентухи, но, брошенный подсечкой сзади, летит через голову и падает на землю. Его тотчас же седлает Касаткин и, заломив руки за спину, выдергивает пояс из его брюк и, двинув по затылку, умело спутывает ему руки. Он, извиваясь, пытается выбраться из-под него и готов заорать. Касаткин поддает его ногой в бок.
— Сука! Больно же.
— Тихо… Ты! Устроишь мне тут оперу — добавлю.
Тот умолкает, Касаткин подтягивает его к стенке гаража и усаживает так, что свет фары светит ему в глаза. Герой свободных трасс измочален, из носа течет кровь, которую он постоянно слизывает языком, всхлипывая.
Касаткин обыскивает парня и вынимает у него из-за пазухи паспорт и пистолет. Осматривает пистолет.
— Из газового переделал? Под девятый калибр. Народный умелец? Да, тут все гораздо серьезнее, чем мне казалось.
— Да иди ты!
— Так что же такого ты мне хотел сказать, да твои коллеги тебе не дали?
— Кто?
— Дружки твои. — Смотрит в паспорт при свете фары. — Бурлаков Иван Михайлыч. А кликуха какая у тебя, Бурлаков?
— Бурлак. Какая еще?
— До двадцати почти годков дожил, Бурлак. Что ж не в армии? По судимости?
— Не-а. Я чистый.
— Ага, значит, отмазали. Ну давай выкладывай… Что хотел мне сказать?
— Да показалось тебе, мужик. Показалось. Ничего я не знаю.
— Не серди. У меня по спецкурсу «допросы» меньше пятерки не было. Гляди, как это делается.
Касаткин, ухватив его палец, заламывает его на секунду…
Дикий вопль долетает до Лыкова, который перекуривает, сидя на корточках за гаражами.
А Бурлак уже плывет:
— …не знаю я ничего больше. Не знаю! Правда! Дед сказал: «Не ехай за нею!» Дед сказал: «Не твое дело…» Я машину с Лизкой только до нашего моста проводил. Дед по мобиле сказал: «Нечего тебе за Басаргиной таскаться. Ехай спать!» Я поехал. Я спал! Ей-богу! Слушай, брат, развяжи руки: у меня же с носа каплет…
Касаткин одним движением снимает удавку с его рук и протягивает платок:
— Утрись.
Но тот, оттолкнув его руку, всакивает и, одним движением подтянув себя на крышу гаража, убегает по плоским крышам. Только грохот стоит. А Касаткин и не собирается его преследовать.
Из темноты выходит Лыков, щелчком отправляет окурок в темень:
— Поговорили?
— А ты не мог, майор?
— Так, как ты? Не мог, — скорбно вздыхает Сергей. — Конечно, не парень, а так. Собачий сувенир на палочке. А для папы с мамой… и он… сын. Мы ж тут все друг дружку как облупленные знаем. Я с его отцом, железнодорожным кладовщиком Бурлаковым Мишей, каждое утро здороваюсь… «Здравствуй, Серега…» — «Здорово, Михей…»
— Родные, значит?
— Почти. Он на свою работу идет, я — на свою. А сколько раз жена Михеева, Сонька, меня просила, чтобы я этого пацана в школу завез? Да и с остальными прочими так же… Я этого подонка и пальцем тронуть, вот как ты, не смогу. Мне не простят. А главное, я сам себе не прощу.