«Мне пиз…ц, Кузя, — сказала она Чичерюкину. — Сенька накрыл меня плотно. Я сама не выкручусь. Гони к Лизавете… Я ее выручила, теперь ее очередь меня спасать. У нее есть сутки. Ну, может быть, еще ночь!»
— Понимаешь, Лиза, — угрюмо сказал мне уже в Сомове Кузьма. — Я первый раз такое увидел… Как человек стареет на глазах. К Семену вошла такая еще бравая тетечка, а на лестнице сидела уже старуха… Толстая такая, лохматая… И руки у нее дергались… Ну, сама понимаешь… Для нее служба, работа эта на Туманских, репутация — все… В общем, полный кирдык!
В Сомово, заполучив тревогу от Элги, я домчала за полтора часа. Выкинула из-за баранки казенной «Волги» водилу и повела сама. Правда, Элга еще успела вызвать в мэрию Степана Иваныча.
Так что часам к восьми вечера мы там торчим все вместе.
А я просто не знаю, что делать.
Выходит так, что эти дикие деньги я должна вернуть раньше оговоренных сроков. Но Белла Львовна тут ни при чем. При всем, как всегда, я.
Чичерюкин здорово устал после гонки из Москвы. Я ему сказала, чтобы шел в дедов дом, к Гаше.
— Ты уж извини, но мне лучше в гостиницу: там хоть вы гундеть не будете.
Когда он ушел, Карловна влипла в окно. По-моему, она уже ничего не видела и никого не слышала.
— Валите отсюда, Элга! — приказала я ей. — Да идите же за ним… Вашу мать!
— Вы полагаете, это логично? — нелепо удивилась она.
— Вы еще здесь?
Мне даже легче стало, когда я от них избавилась.
— Я, конечно, могу с Симой поговорить… — нехотя предлагает Степан.
— Нет, никогда. Да и не даст она… Мне…
— Да это я так, с отчаяния… Ну и загнала ты себя в пятый угол, Лизавета. Я же не знал ничего… Грешным делом думал… Это твой бывший Туманский от щедрот своих тебе отстегнул. А вообще-то ты извини, но ты и сама виновата.
— В чем?
— Да поскромней надо бы, порасчетливей. Привыкла ты там у себя в Москве на сейфах сидеть. Ну ладно дровяная приплата старикам, лекарствами Николашу Лохматова на зиму забила, питание школьное, пожарке брандспойты… У них же там не рукава — старье… все в дырах… Но инструмент этот! Это же сумасшедшая сумма! Все ахнули, когда его привезли.
— Ладно, пусть так. Увлеклась я… с этим роялем, но я же даже себе зарплаты не плачу. Нас фактически Карловна с лета содержит на свои сбережения. Только уже деликатно осведомлялась: сколько ей еще так?
— А большой Захар? Покрутился, наобещал златые горы… Особенно в порту… работягам… И с концами?
— А у него там в канцеляриях такой футбол отработан — никакого чемпионата мира не надо. Никто ни в чем не отказывает. Никто! Но: «Вы же понимаете наши трудности? Потерпите до конца квартала… Только в конце года…» Господи, и Беллку подставила. Никогда мне не было так стыдно, Степан Иванович. Безвыходно, блин…
— Я думаю, и не такое бывало… А?
— Такое — не такое… Я всегда одно знала — я одна! Выживу — сама! Сдохну — сама! А тут… Я как бутерброд: сверху дерьмом намазано, снизу — тем же самым, а посередине — я! Ну хоть стреляйся.
— У тебя пистолет есть?
— Лыков даст. Ну ладно. Ты мне скажи — деньги в городе есть? Хорошие деньги? Большие?
— Есть.
— Вот и я… Носом чую… Есть! Потому как чем больше наши славные граждане вопят о невыносимой тяжести бытия — тем больше у них в чулках…
Я чуть не вою от безысходности, но тут меня осеняет. Вспоминаю я кое-что. Хотя, может быть, это все бред сивой кобылы?
У меня всегда так: поставят к расстрельной стенке — что-нибудь да находится.
Я долго разглядываю унылого Степана Иваныча. Сучка у него жена все-таки. Ну хотя бы очки ему подобрала с приличной оправой. Торчат на подпухшем, как разварная картошина, шнобеле кругляшки в белой пластмассе, как для слабовидящих детей.
— Зюнька… Конечно… Он самый… — наконец говорю я.
— Что — Зюнька? — не понимает он. — Его же и след простыл. Не пишет, не звонит даже…
— Боится небось. Не знает, что деда в городе нету. Ты давно у него на хате был?
— На которой?
— На судейской.
— Да там же не живет никто. Кыська только заходит прибраться.
— Вот и хорошо, что не живет: никто не помешает. У тебя ключи есть?
— Были где-то… — роется он в задрипанном портфельчике.
…Квартира уже подзапущена, с окон сняты шторы, люстра обернута пленкой. Я роюсь в полупустых ящиках комода, выдвинув их и составив посередине комнаты. Став на колени и зажигая спички, засматриваю в пустоты от вынутых ящиков. Выкидываю розовые колготы в дырьях. Степан Иваныч курит, присев на краешек кресла и озираясь.