— Скоро будет. У нее радиочас. Я включу? — Степан Иваныч влезает на табурет и включает динамик.
— Ну-ка, ну-ка… Что она там глаголет державного?
Звучат позывные Сомова.
А мы с полуперепуганной радиокрысой уже в студии.
— Все у тебя склеилось? — спрашиваю я.
— Не знаю, но я постаралась — мелодии вроде по теме.
— Поехали!
Она включает микрофон и истекает медово:
— Добрый вечер, город! Сегодня у нас внеочередной радиочас, организованный по просьбе мэра. Прошу вас, Лизавета Юрьевна.
Мне нужно точно дозировать печаль и пафос, я и стараюсь:
— Добрый вечер всем, кто меня слышит. Сегодня я просматривала архивы моей предшественницы, Маргариты Федоровны Щеколдиной, и меня просто потрясло, насколько глубоко она вникала в жизнь каждого горожанина. Для нее не было тайн и секретов. Она каждому знала его истинную цену и очень со многими была по-настоящему близка. По решению мэрии мы начинаем сбор свидетельств и материалов, с тем чтобы создать и издать книгу, где бы роль бывшего мэра в жизни города была отражена полностью, без искажений, во всей ее значимости. Мы ждем ваших писем, ваших воспоминаний, ваших свидетельств… А теперь вместе со всеми вами я с удовольствием прослушаю радиоконцерт популярной музыки.
Я на цыпочках вышмыгиваю из студии, прихватив кейс. Радиокрыса передвигает микрофон к себе:
— По заявке директора городского продуктово-промтоварного рынка Прасковьи Никитичны Шкаликовой передаем песню «Владимирка», или «Каторжная»…
Сегодняшние гости Гоги крайне озадачены. Пялятся на динамик, откуда катится мощное: «Динь-бом, динь-бом, слышен звон кандальный, динь-бом, динь-бом, путь сибирский дальний, динь-бом, динь-бом, слышно, как идут, нашего товарища на каторгу ведут…» Степан Иваныч абсолютно индифферентен.
— Гоги, может, по рюмашке?
— Не положено. Без главного гостя не начинают!
— А ну-ка заткнитесь, — гаркает на них Шкаликова. — При чем тут книжка какая-то? Про Ритку? А с чего эта песенка? Что это она выкидывает? Никакой каторги я там не заказывала! Гоги, выключи это паскудство к чертовой матери!
— Нет… Погоди… По-моему, это тебе, Прасковья, намек, — скалится за ее спиной кто-то.
— Какой еще, к чертям, намек!
— Какая красивая песня. Дай дослушать!
А я, запыхавшись от бега, тарабаню в дверь, которую и открывает Степан Иваныч. На меня обрушивается из зала уже криминальная «Таганка», где «ночи, полные огня»…
— Ну как тут? С концертом? Слушают?
— Задумались, — шепчет он.
Меня гости еще не видят.
Нефтеколоночный лысик, задрав голову, пялится на динамик. Шкаликова злорадствует:
— Ничего себе, мотивчик… по твоей заявочке, Парамончик. Или ты тоже ничего не знал?
— Издевается, а? Ну, соплячка! Нет, она же издевается! В игрушки с нами играть вздумала, а? Это же весь город слушает.
— Тихо… Тихо… Вон она, приперлась, — одергивает его Шкаликова.
— Так… Кто же у нас здесь? Из владетелей и прочих корифеев?
— По вашему списку, Юрьевна, — показывает мне бумажку Иваныч.
— Ну и ладушки. Добрый вечер, господа.
— Да уж не знаем, как и понимать… То ли добрый, то ли нет. Музыки слишком много… Шуму… Мы уж и про тундру прослушали, где мчит курьерский Воркута — Ленинград, и про «Ванинский порт»…
Я выключаю радио.
И повторяю постулат Сим-Сима: «Вы правы, госпожа Шкаликова. Деньги любят тишину. Серьезные деньги — мертвую…»
Нефтелысик нервно хрустит пальцами:
— Ой! Что-то не нравится мне этот разговор. Раз про деньги — я предпочитаю отвалить.
— Ну зачем вот так сразу же обижать девушку? Я ведь пришла к вам совершенно неофициально. Будем знакомиться… В обстановке любви и дружбы…
Шкаликова останавливает лысика:
— Сядь. Разберемся. К чему вся эта дискотека? Что она тебя, съест, что ли?
Гоги лобзает мне руку и ведет к столу.
— Самой очаровательной, самой умной, самой обожаемой женщине города — главное место!
Я занимаю место в торце, мои жертвы еще безмятежно подтягиваются и тоже устраиваются. Правда, овцы тоже не подозревают, когда их укладывают на большую стрижку.
Гоги подтаскивает самый настоящий бурдюк:
— Только для тебя, Лизавета. Натуральний хванчкара. Такое даже в Кремле теперь не пьют.
— Да все там пьют, Гоги, если наливают. Погоди-ка!
Я вынимаю из кейса пачку одинаковых конвертов, перебираю, вручаю один из них Гоги:
— Это тебе. Лично от меня. Остальное, пожалуйста, раздай по столу… Пофамильно…
Гоги разносит незапечатанные конверты, их с интересом разбирают, вынимают и начинают изучать допечатанные листки. Изучают они их долго, в полном молчании, и задумываются над своими конвертиками тоже надолго.