— Побойся Бога, Агриппина.
— Что у тебя?
— Много чего… Архитектор городской рога выставил… Я там сараюшечку в огородах для отдыхающих летом поставила! А он орет — а проект где? БТИ грозится натравить… Теперь счетчик… Крутится как бешеный, а монтеры не идут… Теперь это… Чего ж еще это?
Гаша раскрывает толстенную тетрадку, мусолит карандаш.
— Записываю тебя на понедельник… На прием к Лизавете.
Никитична, обрадованно покивав, выходит.
— Следущий!
Я выбираюсь из боковухи и вхожу в кабинет. Меня даже трясти перестало. От ненависти.
— Я следующая, Гашка! Я!
Агриппина Ивановна, лицом не дрогнув, абсолютно невозмутимо рассматривает меня исподлобья. И, только помолчав, срывается в атаку уже на крике:
— Ну и что? Что такого? Кормить вас всех надо? А? Каждый день! Карловна-то хоть втихую от тебя из своих нас подкармливала! А теперь как? Корове сена дай? Каждый день! Творожок-то ты любишь… А кобыла твоя как принцесса! Только овес и жрет! А на Гришке? Все горит! А я? Да я один фартук два года не снимаю! А кофий твой чертов? Ты ж в себя литрами всякие «арабики» заливаешь! Откуда ж взять-то? А свою первую и единственную зарплату ты всю на книжки профукала! А?! Все про Эйнштейна читаешь… Вот пусть тебя и кормит твой Эйнштейн!
Я закрываю глаза, чтобы не вмазать чем-нибудь в это орущее и красномордое.
— Уходи… Чтоб глаза мои тебя никогда не видели…
— Ох, Лизонька… Ну ты чего? Я ж не для себя… Ну ты про себя никогда не думаешь, так кто-то же должен…
— Уходи-и-и…
— Да ведь сдохнешь ты тут! Без меня!
— Пусть сдохну, но — без тебя!
В мэрию я больше не возвращаюсь.
Просто не могу.
Несколько часов лежу на диване и смотрю в потолок.
Звонит Лыков и спрашивает, что стряслось.
Его патруль засек Агриппину Ивановну на выходе из города. Агриппина Ивановна, нахлестывая корову Красулю хворостиной и в голос рыдая, с чемоданом на спине, удалялась в сторону деревни Плетениха.
Майора Серегу я просто посылаю и отключаю телефон.
К шести вечера Кыся завозит на своем скутере Гришку. Она его всегда забирает из детсада. Я прошу ее, чтобы она заночевала у нас, приглядела за парнем.
И уношусь из дому к чертям собачьим, чтобы только никого не видеть и никому ничего не отвечать. По берегу уношусь, чтобы меня охранный вечерний мент у ворот не засек. Потому как даже надраться на территории вверенного мне города Сомово мне уже невыносимо сложно.
На автостанции я сажусь в первый же попавшийся междугородний автобус, задрипанный и раздолбанный до последней степени. И только в дороге выясняю, что он ползет в Кимры. Меня это не устраивает: слишком долго. Скоро я вижу ярко освещенный старый дебаркадер у берега с неоновой вывеской «Утес». И шофер автобуса меня высаживает как раз рядом с этим полуплавучим гадюшником.
Как я возвращаюсь в Сомово, я помню плохо, но обнаруживаю себя бредущей по нашей набережной и посасывающей коньячок из стеклянной фляжечки со штампом ресторана «Утес». Останавливаюсь и разглядываю нечто черное и громоздкое. В черном берете. В черных перчатках. И черных клешах. Людмилин супруг сидит на спинке садовой скамьи, хмуровато-задумчиво вглядываясь в черные воды Волги в просверках фонарей.
— Ба! Кого мы видим! — радостно объявляю я. — Позволите… с вами… посидеть?
Я с ходу, хотя и не без труда, влезаю на скамейку с ногами и утверждаю свою пятую точку рядом с этим типом. Скамейка почему-то не стоит на месте и покачивается.
— Опять, значит, в Сомове? Как жизнь? — бодро спрашиваю я. — Успехи в боевой и политической подготовке? И между прочим, вы к какому флоту приписаны, сэр?
— По-моему, Лизавета Юрьевна, вы, как выражается майор Лыков, «назюзюкамши».
— Конечно. Есть причина… — Я отсасываю из фляжечки. — Как хорошо, что вы тут… сам по себе… И я тут… сама по себе… А еще лучше, что вы чужой… Вы мне — до лампочки, и я вам — до лампочки… Я, кажется, была при нашем знакомстве… несколько нетактична?
— Я этого уже не помню, но вообще-то я такого не ждал, уважаемая, можно сказать, обожаемая населением хозяйка города — и бродит как неприкаянная…
— Уважаемая! Обожаемая! Вы думаете, мне здесь хорошо? Ошибаетесь! Только между нами… Как вас? Денис?
— Касаткин.
— Я ненавижу этот поганый город, Касаткин!.. Ненави-ж-у-у… Здесь ни от кого никуда не скроешься, даже надраться толком не могу: в доме — ребенок… Я не имею права его напугать. Зайти в кабак? «Боже, да она же пьяница!» С мужиками в порту закусить? Тогда шлюха. Извините… я вас не отвлекаю… своими мыслями?