— Вы считаете это мыслями?
— Ч-ч-частично… Все напросвет… Все секут… Все изучают… С кем заговорила? Кому улыбнулась? Почему? Что бы это значило? Как голая в бане. Да и в бане мужние дамы и невинные девицы тебя рассматривают, как… экспонат в анатомичке.
— Как это?
— А так! Как у нее с радиусом кривизны ног? Коэффициентом упругости задницы? Топологией сисечек? Извините за выражение, но их даже растительный покров волнует. А какое им, к чертовой матери, до этого дело? Я же за них замуж выходить не собираюсь.
— Может быть, вы преувеличиваете?
— Ерунда! Везде глаза… глаза… глаза… Вот вы полагаете, мы здесь одни, господин Касаткин? Да завтра весь город будет гудеть о том, что поддатая Лизавета Басаргина пробовала подцепить приезжего мужика на набережной.
— Я не стою ваших усилий.
— Да я и не собираюсь. Что это вы о себе возомнили? Просто у меня вчера был день такой… тяжелый. Вчера я потеряла самого близкого и самого необходимого мне человека… Никогда не думала, что так случится. А сегодня еще одного… одну… Но сегодня я оплакиваю то, что потеряла вчера. До той, которую я потеряла сегодня, вместе с ее коровой, я дойду завтра… Понимаете?
— Нет.
— Это неважно. Вчера она от меня ушла… безвозвратно…
— В каком смысле?
— Элементарно… Взяла… и уехала замуж. Вот так. Взяла и ушла. А клялась — на всю жизнь… На всю жизнь…
— Всего лишь?
— Вам мало? Мне достаточно. Вот завтра… проснусь, а ее нет. Сяду завтракать, а ее нет. Выйду на работу, а ее нет!
— Эх! Мне бы ваши заботы! Извините… я просто устал сегодня… Мне рано просыпаться…
Я начинаю что-то смутно вспоминать. Что-то мне говорил вчера Лыков.
— Касаткин.
— Да.
— Вы бы поосторожнее… с собой… Шляетесь по глухоманям… Все своих ищете… Я знаю, вы же черт-те куда забираетесь… Даже к углежогам на Коровьи болота… В одиночку… У нас тут народ любопытных не любит.
— Вот хоть в это не лезьте… Честь имею!
— Имейте… Имеете… И за то, что скамеечку освободили, вам зачтется… Хорошая скамеечка… Удобная… Я посплю тут…
Меня сносит со спинки вниз, я переворачиваюсь кверху спиной и, уткнувшись в рукав, мгновенно отрубаюсь. Засыпаю, значит…
Утром Кыська говорит, что меня домой принес на руках какой-то военно-морской дядька. И велел ей приготовить наутро огуречного или капустного рассолу или чаю с лимоном.
— Хм… Кысь… А что? Я была… очень не очень?
— В стельку, — беспощадно говорит она. — Как папка, когда с мамой Симой поругается.
А «мама Сима» легка на помине.
Вот кого я не ждала, так это ее!
Евлалию в моей приемной она прошла без всяких помех, та просто не осмелилась придержать столь значительную сомовскую бизнес-леди. Серафима просто пышет здоровьем и мощью — румянец во всю щеку, медленнопрекрасная, как кустодиевская купчиха, упакованная в лайку и кожу, моднючую до писка.
Степан Иваныч подсовывает мне бумаги на подпись, а она сидит в «приемном» кресле и с интересом разглядывает, что тут изменилось в кабинете после сестрички.
— Оставь нас, Степан Иваныч, — подумав, прошу я его.
— Да я вроде тоже не посторонний… — Он явно побаивается оставлять меня наедине с супругой.
— Иди, иди…
Удаляется он с большой неохотой.
Серафима не сдерживает ухмылочки:
— Заботится мой о тебе?
— Не без этого. Чем обязана, Серафима Федоровна?
— Да чудно как-то… Все у нас ты уже обнюхала, во все дырки нос сунула, а ко мне в коптильню-морозильню ни ногой… Зашла бы… Я бы тебя колбаской угостила. Конечно, до моих выселок далековато. Ко мне редко кто без дела заглядывает… Пустыри… одни собаки гоняют… Так я бы машину прислала!
— А ты считаешь, что у тебя там, в твоей агрофирме, все в ажуре?
— Ну, прицепиться всегда к чему-то да можно.
— Вот видишь… Тебя чуть тронь — и сразу по городу волна пойдет: Басаргина с щеколдинскими рассчитывается. Дорвалась, Лизавета, до большого кнута…
— Неужто не так?
— Может, и так. Только я больше всего боюсь, что на меня, как на твою сестрицу, смотреть станут. Это она себе все позволяла. Мне жизни не хватит во всех ее делишках разобраться.
— А чего теперь разбираться? Нет человека — нет проблем. Ну нету ее больше, Басаргина! Чего ты крысишься?
— Да есть она, Серафима, есть. Тут же почти все еще ею отдрессированы. Мне поначалу тоже казалось… Все! А теперь такое ощущение, что я над трясиной… Болотиной такой… Травка как на полянке зеленеет, солнышко блестит… А шаг сделаешь — и с концами… Не выберешься… И как это она умудрялась? Дымовую завесу ставила будь здоров. И все-то у нее было тип-топ и в полном ажуре.