— Слушай, но я же эти места знаю. Там, по-моему, карьер, откуда песок возят… Волга рядом… А куда он мог поехать? С этой?
— Гы! Да он что? Не мужик, что ли? Может, уже в кустики зарулил… Дел-то…
Позже, через много дней, я уже точно разузнала, что у них там было, в «жигуле»-то…
«Дорожная», сидящая рядом с Касаткиным и покуривающая сигарету, недоуменно озиралась:
— А что это мы с шоссейки сошли и все пилим и пилим, красавчик? Может, делом займемся? У тебя какой профиль?
— В каком смысле?
— С тобой как работать? Есть губисты, есть грудисты, есть задисты, есть которые чтобы тачка на ходу, с подскоком, есть которые стоя…
— А куда нам торопиться? Поговорим?
— А… ты из этих, которые без разговоров не заводятся? Только ты учти, с разговором — дороже. Давай, тормознись тут, под дубочками.
Машина прокатывается по палой листве и останавливается.
— Без проблем. Тебя как зовут?
— А тебе без разницы… Когда как. В понедельник встану, и решаю — сёдня я Диана, во вторник — Мирей. Бывает, что и просто Розочка.
— Тут такие дела… просто Розочка… У вас тут точка такая есть, возле песчаного карьера. Кафе «Богатырь».
— А… шалман этот…
— Бывала?
— А куда денешься? Больше тут некуда. Только туда чужим ходу нету. Там крутые — дорожные бугаи, которые из вагончиков… С бульдозеров карьерных… Не люблю я их… нетактичные…
— Это я заметил. Как ни заскочишь — у них то «санитарный час», то спецобслуживание для своих. И дым коромыслом.
— Есть с чего. Они на этом песке в стройсезон еще те бабки ломят: самосвал на шоссейную отсыпку, второй дачникам, налево.
— А ты можешь меня туда протащить? С собой… Ну как бы я тебя снял… И ты полного лоха туда с собой на раскрутку затащила. На спиртное выставить, подпоить. Да там небось и комнатухи для секс-упражнений имеются. И ты там, по-моему, не раз бывала, просто Розочка.
— А ну выпусти меня! Выпусти, говорю!
— Тихо! Тихо! Боишься? Чего?
— Придурок! Ишь подъехал. Да если я туда сыскаря приведу, меня же пришьют! У них не заржавеет. Ишь, еще и форму чужую напялил.
— Я не сыскарь. У меня личное. Очень личное. У тебя дети есть?
— А ты откуда знаешь?
— Значит, есть. Сколько ей?
— Ему… Третий год… У бабки… Я еще в девятом классе залетела, а все одно решила! Ни фига! Рожу!
— Любишь?
— Чего спрашиваешь? На него и пашу.
— Ну вот и представь, что этого ребенка… у тебя… отобрали… И ты не знаешь… где он… а главное, жив ли?
— Нет… Ты меня на слезу не бери! Не выйдет. Понтярщик! Не пойду-у-у…
Минут через двадцать у них уже совсем другой разговор.
У Касаткина совершенно каменное лицо, а деваха, размазывая тушь на ресницах, всхлипывает:
— Ну говорила же я Лильке, когда они ее на разлив за стойку брали: не ходи, они же все бандиты, вляпаешься. Но там один… молодой… бухой все время… Юрка Груздев… Груздь… Как клещ вцепился. Она его больше смерти боится: у него ствол. Он ее от себя не отпускает… Втюханный…
— Любовь, значит?
— Ну? Так именно он недавно по пьяни Лильке обещал машину подарить… Как ты нарисовал… Итальянскую вроде… Как апельсин… Так и сказал: «Люксовый «фиатик»… Не меньше чем на пятнадцать штук…» Ну, мы сопляка этого обсмеяли…
— Почему?
— Так ему папаша и позволит таким, как мы, «фиаты» дарить! И откуда он у него возьмется? Ну он и ляпнул, что в воде ни фига машине с лета не сделается, а к зиме, когда тут уже никаких работ не будет, он ее сам трактором с лебедкой из ямы вытащит.
— Ямы?
— Это место такое… тут… На старом карьере… Глубже нету…
А я кручусь на трассе долго и, только съехав под запретный «кирпич» в сторону карьера, вижу стоящий у «шалмана» зеленый «жигуль» Касаткина, в котором никого. Шалман — это внешне довольно приличный ресторанчик. У крыльца стоят огромные порожние самосвалы, дорожная техника, я втыкаю «Волгу» между самосвалами. Ко мне тут же направляются два бритоголовых парня в оранжевых стройжилетах поверх одинаковых водолазок. Говорит один, помладше, второй держится сзади и слушает молча. Я из машины не выхожу, только опустила боковик и, закурив, равнодушно наблюдаю за тем, как приближаются парни.
— Там «кирпич» висит. По-моему, вы не туда заехали, тетя.
— Именно туда, племянничек.
— Кто нужен?