— Да уж не ты.
— Тогда что нужно?
— Песочек, племянничек, песочек.
— Много? Самосвал? Два?
— Ты меня не за ту принимаешь, детка. Я не курятник строю. Девятьсот тонн.
— Ни фига себе! А главный на карьере.
— Когда будет?
— Вот-вот.
— Ничего, я подожду. Перекусить у вас там пока можно?
Теперь вступает старшой. Смотрит в блокнотик.
— Как ваша фамилия?
— Басаргина.
— Вам не назначено.
— Что не назначено?
— Ничего не назначено. Придется подождать здесь.
— У вас что там — засекреченные котлеты?
— У нас там свои. Закрытое совещание.
Они хотят уйти, но я окликаю их:
— Алло, племяннички, ну тогда принесите тетечке хотя бы попить.
— А чего хотите?
— Желательно джин с тоником, но джин только «Сильвер топ»! Или нет… Сухой мартини… с маленькой луковкой… Впрочем, виски «Баллантайн» тоже сгодится! Но со льдом!
— Чего?!
— Дай ей пива.
— И все?
— Веселая слишком. Тут веселых не любят. Мы тут сами… веселые…
— Вашу мать… Ну туалет у вас есть? Дамский? Мне пописать надо!
Они ржут.
— Приспичило? Ладно… валяй…
Я трушу к шалману, как бы с трудом сдерживаюсь.
В обеденном зале, оформленном в техасско-восточном стиле, почти пристойно. Если не считать того, что за одним из обеденных столов загорелые накачанные карьерщики дуются в картишки, всем командует здоровенный, как вавилонская башня, пожилой мужик. Несколько посетителей с кружками пива в руках в другом углу наблюдают футбол по телику.
А у окна за загруженным выпивкой и закусью столом на колене у расхристанного Касаткина сидит хихикающая девка в клетчатых колготах. Вот оно что! Дожимает мужика, что ли?
Мне становится как-то нехорошо. И я действительно направляюсь в сортир.
Уже мою руки, когда влетает эта самая дорожная шлюшка, глаза на лбу, трясется, шепчет:
— Это вы Басаргина?
— Ну?
— Он сказал — уносите ноги… Немедленно… Ой, да я и без него скажу! Уходите! Тут сейчас такое начнется!
— Что начнется?
— Давайте через кухню!
Она хватает меня за руку и, когда мы покидаем дамское святилище, дергает меня сильно, уволакивая за боковую дверь. Я только успеваю краем глаза заметить, что Касаткин уже стоит у стойки, где смазливенькая тля разливает с полсотни стограммовок на подносе, к стойке идет пацан в стройжилете на голое тело и каске, будто лето еще.
— Ой, Юрка это… Юрка… — в ужасе всхлипывает деваха.
Мы с нею влетаем в какой-то плохо освещенный чулан, где шипит пар, воняет дымом и пережаренным мясом.
А у стойки Касаткин разглядывает парня. Потом берет с подноса стопку, протягивает ему.
— Со знакомством?
— Можно.
Пацан уже на градусе и чокается охотно.
— Продашь машину, Юра? — негромко, но в упор спрашивает Касаткин.
— Какую еще машину?
— Ту самую, Юр, ту самую.
Парень озирается на картежников и переходит на шепот:
— Тсс… Только чтобы батя не слышал. Сколько даешь?
— Ну, десятку…
— Да ты что? Обалдел? Она же новенькая, а обивка какая! И с приемником! Я же батю как просил — дай выдрать… Там же глубина! Кому там радио слушать? Рыбкам? Не дал! Он мне ничего не дает… Во… Видал? Сидит, урод… Смотрит… Думаешь, это он в карты играет? Это он на нас с тобой смотрит! Ну не даст он нам с тобой потолковать… Никогда не дает… Я его отошью щас… Ты не уходи только… Не уходи…
А пожилой в два шага достигает стойки и почти незаметно, но мощным ударом под дых заставляет сынка скорчиться.
— Пьет, засранец, — улыбаясь, говорит он Касаткину. — Ну сил больше нет воспитывать. Не знаю, что он тут вам намолол…
— Да знаешь ты, знаешь, — тихо говорит Касаткин и выплескивает свою нетронутую водку ему в глаза. И когда тот невольно вскидывает руки, чтобы протереть их, двойным ударом в челюсть и печень заставляет его рухнуть. Картежники с диким матом без раздумий кидаются на него. Касаткин, выдернув из-за пояса сзади пистолет, стреляет им под ноги.
— Назад! Лежать! Всем! Руки на голову!
Но папашечка, видно, ловил пули не раз в своей многотрудной жизни, потому как, своротив всем телом стойку, выдергивает из кассового ящика «тэтэшник» и лупит в Касаткина, еще не понимая, что уже мертв, потому как незваный гость, перекатившись по полу, стреляет в него снизу, долго и неостановимо, пока в магазине не оканчиваются патроны. И сам не замечает, что из «тэтэшника» ему зацепило череп.
Я выскакиваю из чулана, оттолкнув кого-то, вижу залитое кровью со лба лицо Касаткина. И ору отчаянно.