— Я пришла, Басаргина, как договаривались.
— Договаривались? О чем? — Я ничего не понимаю.
— Да ты мать, замоталась совсем. Я же расширяюсь — мне без тебя никуда. У меня тут как бы документация… Я все просчитала точно…
Она вынимает из кейса и протягивает мне пухлую кожаную папку:
— Да ты хоть взгляни! Я же старалась… собирала.
Я машинально надеваю очки, беру папку и раскрываю ее. Папка изнутри как зелено-черными плитками выложена плотными пачками стодолларовиков.
Я сообразить ничего не успеваю, когда в кабинет вламываются «маски-шоу», блещет блиц фотосъемки, мне заламывают руки и защелкивают наручники, ткнув мордой в стол. Какой-то парнишечка в штатском уже кричит:
— Свидетели имеются? На месте?
— Я! Я имеюсь! — вопит уборщица. — Я на месте! С утра жду! Я все видела, я все скажу… Ну это ж надо… А с виду ну прямо святая!
В углу вздымается и почти торжественная финдама:
— Помолчите, Алевтина. Я тоже свидетель. Извините, Лизавета Юрьевна, но я выполню свой долг до конца.
— Ну, какая роскошная партитура! А как исполнено! Ну, просто опера днем… Под названием «Взятка»… — Я еще пытаюсь веселиться. Хотя мне паскудно, как никогда.
Это ж надо!
Опять меня щеколдинцы делают. Примитивно. Грубо. И безошибочно.
Кажинный раз на этом самом месте…
Деньги, конечно, помечены, отсвечивают в ультрафиолете словом «взятка».
Начинается вся эта бодяга с опроса свидетелей. Серафима блаженствует в священном антикоррупционном негодовании.
И тут вламывается расхристанный майор Лыков.
— Суки! — бесстрашно орет он. — Лизавета, я тебя им не отдам… Как законно избранную… И неприкосновенную… Без санкции судьи… На вверенной мне территории… Не имеют, блин, права… Это же подстава! Сейчас у меня тут весь состав будет! Мы из них бифштексов наделаем!
Старшой поворачивает морду в маске:
— Мои предпочитают отбивные… С кровью…
— Лыков!
— Ну?
— Не лезь ты в эту хрень. И тебя сделают. И постарайся, чтобы Гришку в детсаду сегодня не забыли.
Увозят меня на удивление быстро. Засовывают в стоячий «пенал» в фургоне. С окошком величиной с кукиш. Из которого ни хрена не видно.
Через пару часов я слышу скрип ворот и ощущаю забытые ароматы хлорки, параши и мощную вонь пищеблока.
Меня выводят из фургона.
Это внутренний двор, на стенах короба на окнах камер. Но это еще не тюряга, а следственный изолятор.
СИЗО, значит.
На приемке какая-то прапорщица «откатывает» отпечатки моих пальцев.
— Лишняя работа, золотко: есть уже здесь мои пальчики, в архиве. Сунься в комп, поищи, — замечаю я.
— Разговорчики.
— Мне нужен адвокат.
— Будет… В свое время.
— А кормить меня сегодня будут?
— Поздно… Уже отобедамши.
— Что ж мне, до ночи терпеть?
— До ночи ты еще не то потерпишь, — ухмыляется она.
Я настораживаюсь.
Если это то, что я уже проходила, то меня ждет общая камера и так называемая «прописка».
И тут срабатывает только одно — всегда бить первой.
Я не могу себе даже позволить думать, что там в Сомове сейчас, без меня.
Впрочем, я почему-то думаю, что из-за меня никто из сомовцев заводиться и не подумает. Что я для них-то успела сделать? А фактически ничего…
Почешут языки и завтра забудут.
А там, оказывается, полный шухер…
Пошла волна.
Докатывается через час и до Плетенихи.
У колодца Гаша в резиновых сапогах, валенках, кожухе, замотанная платком, выкрутив ворот, доливает из колодезного ведра воду в свои ведра, поднимает на коромысле ведра на плечо и собирается отходить, когда к ней, задыхаясь, подбегает местная молодуха.
— Ой, тетя Агриппина, постой. Тут почтарка Нюська с городу приехала… Что сказала-то, что сказала…
— Да уж дельного никогда не скажет.
— Так посадили в тюрьму твою Лизавету… Или еще посадят? Нет… уже… посадили!
— Опять?! — помертвев, оседает на землю Агриппина Ивановна.
А в ментовке у Лыкова полно местного народу, кое-кто, протиснувшись, уселся на стульях и под стеной. Впереди всех парикмахерша Эльвира.
Все сумрачно следят за тем, как Лыков выгребает из своего стола личное имущество, включая поплавки, лески, летнюю фуражку в белом чехле, складывает все в свой чемоданчик, повертев озадаченно пустую бутылку, отправляет ее в мусорную корзину.
— Ну чего вы набежали? Что приперлись-то? Что вам от меня надо?
— Не вопи. Скажи, что делать-то? Ты у нас ментовский главный. Нет, ну среди бела дня… При всем народе… Раз — и нету человека! Никто и охнуть не успел.