— Мы тоже видели… С девчонками… — встревает Танька-Рыжая. — Прямо под мышки ее… Из мэрии… В кандалах…
— Какие там кандалы? Обыкновенные наручники.
— Говорят, она там жутко сражалась, бедная… Графином по башке долбанула губернаторскому холую, который при ней матом выразился.
— А вы, значит, стояли и смотрели? Рты раззявили…
— Сереженька, — скорбно всхлипывает Эльвира. — Так никто и сообразить ничего не успел. Ах, печали-то… У нее ж еще и волосики не отросли… Ну, Лыков, миленький, куда бежать? К кому? Что делать-то?
— Вызывай, Эльвира Семеновна, из Питера «Аврору». Вон, под ихний мосток в губернии. Вот пусть она и долбанет… Из исторического орудия… По ком надо! А меня уже тут нету, поняла?
— Как это нету, майор, когда ты вот он?
— Это тебе кажется. Это не я. Это мираж видимости. А майор милиции Лыков Сергей Петрович только что уволен из рядов… И приказ только что по громкой связи из области по всем райотделам зачитан! За преступное несоблюдение дисциплины, сопротивление приказу, за дискредитацию органов и еще чего-то.
— Слушай, ну ты хоть при нас бывшим начальникам своим позвони… Что они там с нею делают? А то ведь мы и впрямь туда пойдем…
— А ну марш отсюда все! Я сейчас сейф вскрывать буду! С секретными документами… Без посторонних! Ну, подождите вы там где-нибудь… Подождите…
Все покидают кабинет.
Лыков запирает дверь на ключ, открывает сейф, вынимает бутылку водки, стакан, огурчик, наливает стакан.
— Эх, житухес! А все одно… Чего-то ведь хорошее начиналось… По крайней мере, хоть ждать стали… Хорошего… Ну, светлая память вашей служебной автобиографии, Сергей Петрович.
Лыков только-только прикладывается к стакану, когда от мощного удара ногой снаружи с треском распахивается дверь. Врывается злобная до раскаленности Гаша.
— Мент поганый! Куда Лизку увезли? За что?!
— Ну вот… Еще одна… Проснулась…
Растерянный Ленчик влетает из коридора, бросает на стол листок.
— Товарищ майор, Сергей Петрович! Примите мой рапорт. Я немедленно подаю в отставку! В знак протеста.
— Ну ты, мудила-мученик! — не выдерживает Лыков. — Я тебе покажу — отставку! Не имеешь права. Кому-то дело делать надо! Все одно надо, Леонид!
Шапито…
А я уже «прописалась».
Сижу на нарах, как король на именинах. В моем случае — как королева. И конечно, не на нарах. Тут такие стульчики железные стоят, к бетонному полу привинченные. Ну и коечки в два этажа. Я расчесываю щеткой мой ежик на голове. В процессе «прописки» мне засадили под левый глаз, который имеет намерение явно заплыть, но, в общем, я довольна. Из узниц кроме меня тут еще трое.
Двух девиц довольно шлюшного вида я уже поставила мордами к стене, там они и отдыхают молча, распластав лапы по крашеной стенке над головой.
Третья, носорожиха весом с полтонны, фиксатая, с синей от наколок спиной, в изорванном в клочья бельишке цвета лососины, молча и мерно молотит в дверь кулаками.
Отворяется дверь, и входит младшая прапорщица, надзирательница, явно из вольнонаемных. Вся такая новенькая, зелененькая форма, береточка на бровь, бровки щипаные.
— Что тут у вас, девочки?
Носорожиха хрипит прокуренно:
— Слушай, убери ты меня отсюда. Или ее убери, или меня убери. Согласна на одиночку.
— А что такое?
Она с любопытством щупает меня своими глазенышами.
— Ничего особенного, — как можно пренебрежительнее поясняю я. — Просто эта особа захотела снять с меня мои роскошные трусики — они ей понравились — и натянуть на свою задницу, потому как — последний писк. И вообще, махнуться клифтами… А у нее не мой размер… Я ей это постаралась объяснить…
Это прапорщица понимает сразу — одежонку с новичков принято сдирать с ходу. Особенно приличную.
— А эти чего? Мордой в стенку?
— А эта позиция всегда способствует размышлению, анализу и синтезу своих моральных устоев. Очень грубо выражались… Для девушек…
— Мы не девушки!
— Это ваше интимное дело.
Прапорщица зажимает рот ладонью, чтобы не прыснуть. И вдруг говорит мне:
— Слушай, у меня ведь тетка в Сомове.
— Ну да? Где?
— Клеверная, девятнадцать. Знаешь, такой дом зеленый.
— Погоди… А… Мордасова Клава… Каких же она у тебя коз держит! А? Красотищи неимоверной! Гордые! С рогами как у антилоп. Ходят — цок! цок! — как в белых горностаях. Я их на сельхозвыставку… в Москву на кастинг собиралась двинуть.
Носорожиха балдеет и орет: