— Крутишь ты чего-то? А?
— Это мои дела, Степан, мои.
Степан Иваныч пожимает плечами. Такой свою Симу никогда не видел. Неуверенную. Будто боится чего-то.
А на Зюнькиной хате дружки, разлегшись рядышком на диване, ловят полный кайф.
— А что ты чувствовал, Зиновий, когда смылся? Можешь не темнить. Я знаю. Это ты только из-за Лизаветы…
— Поначалу, конечно, когда из нашего зоопарка дернул, перепугался до смерти, Серега. Что я делаю? Что со мной сделают? А потом радость была… Аж до визга! Хочу — налево, хочу — направо… Бабки добыл…
— Как?
— Мне на двадцать пять лет мутер часы дарила. Между прочим, настоящий «роллекс», номерной. Я их толкнул — и вперед. Лишь бы подальше… Валдай… Урал… Байкал… Кандалакша… Представляешь, даже тюленей видел… Аж на Каспии…
— Ничего себе!
— Вот там я в первый раз засомневался… На фиг мне эти тюлени? Куда несусь? Зачем? К кому? В конце каждой дороги дом должен быть. Свой дом. А в этом доме Гришка.
— За Гришку? Я ведь его тоже с горшка снимал.
— За Григория Зиновьевича? Стоя?
— За такого мужика? Только стоя!
Встают, идут к столу, торжественно чокаются, пьют. После чего и закусывают. Зиновий морщится, трогая шею.
— А тут в конце лета приложился я здорово… Снесло меня в дождь с бетонки… Как намыленная была. С колесами ничего, а у меня — шею свернул, с ребрами что-то, дыхалку забило… Подобрали меня какие-то мужики и засунули в ближнюю санчасть, на железнодорожной сортировке… Вонища, грохот, тоска… Во тут меня и достало, Серега.
— Больно было?
— Да я не об этом… Лежу… Считаю… Дни считаю… Думаю… Сегодня, скажем, пятница? Значит, завтра выходной. Пошла уже с вечера у нас расслабуха, народ по набережной гуляет… А?
— Точно.
— Артур Адамыч свой хор на публику вывел… «Из-за острова на стрежень…»
— Точно.
— Серега Лыков со своими ментами втихую пиво пьет, а может, и не только пиво.
— Вот это уж точно.
— На Волге бакены включились, в порту на кранах огонечки, а из-под моста по черной-черной воде пассажирским рейсом Астрахань — Москва выплывает белый-белый… «Федор Достоевский»… И гудит… У-у-у…
— Нет, это «Гагарин» так гудит, а «Федор» вот так… О-о-о…
— О-о-о… — дует в кулак Зюнька.
— У-у-у… — гудит Лыков.
Они хохочут, как маленькие.
— Ведь лепота… Рай небесный…
— Рай, Зюнь, рай…
— Тогда с чего в нашем раю мы с тобой в такой заднице сидим? Почему позволяем из себя бобиков делать?! А вот из Лизаветы никто не смог бобика сделать! И она не позволяла!
— Мамочки мои! Опять про нее! Не надоело?
Они озираются недоуменно и обнаруживают, что в дверях стоит в шубе нараспашку насмешливая Серафима.
— С приездом, Зиновий Семеныч. Заждалися вас. Можно сказать, вся семейка изрыдалась…
— Во! Уже вынюхала… Что значит — Щеколдина!
— А ты помолчи, Лыков. Сам себя с головы до ног обделал — так теперь на других не вали. Давай, кончай тут булькать с ним, Зиновий, ко мне пошли… Там Кыська вся трепещет… И вообще все свои…
— Ты ему лучше скажи, где дед ваш отсиживается, где вы его прячете, Фрол Максимыча, и как он теперь с Зиновием будет? Амнистирует? Или тоже шилом под ухо?
— Серега… Лыков… — бормочет виновато Зиновий. — Ну не чужая же мне Серафима… Кристина опять же… Куда денешься? Может, мы того? Без тебя потолкуем?
— Ну и мудак…
Лыков, сплюнув, снимает с комода свои сапоги и босиком ушлепывает прочь.
Только дверь грохает как из гаубицы.
— Замиряться тебе пора с дедушкой, племянничек, — серьезно говорит Серафима. — Я понимаю, нагадил ты на нас выше крыши… Только куда нам друг от дружки деваться? Некуда.
— А где он? Ты что? Знаешь?
— Знаю или не знаю… Только будет он скоро в Сомове. Так уж вышло… что город без него не город, что он без города — не человек… Так что ты поласковее с дедом, Зиновий… ну, старенький… Все тут не по его теперь… Злится… Но ему-то доживать, а нам с тобой жить. Одни мы с тобой… Ну почти одни. Тем более я сама мать. У меня о Кыське голова болит.
— У меня она с детства болит. Ну почему у нас, Щеколдиных, все не так, как у людей должно быть? С деда, что ли, пошло? Или до него еще кто-то был, кто нас этой пакостью зарядил?
— Какой?
— Ну, смотри… Семья… Фамилия одна… А каждый сам за себя. Дед что мутер, что тебя учиться чуть ли не кнутом заставлял. О вас заботился? Ничего подобного. Ему подсобные юристка да финансистка нужны были. Вы его любили? Да ни фига! Ненавидели!