Я выбираюсь из фургончика и, поскользнувшись, падаю на колени в утоптанный чистый снег. Так, с колен, и озираюсь. И если честно, поначалу даже не узнаю, где я. Отвыкла. Какая-то широкая лестница с чугунными фонарями под «старину», люксовые тонированные окна на фасаде белого трехэтажного здания.
Распахиваются громадные парадные двери, и из них, скользя ногами по лестнице, ко мне бежит Элга. Элга Карловна Станке. И несет на руках широко распахнутую длинную шубу из нежно-коричневой каракульчи. Это, наверное, для того, чтобы я не простудилась.
И только тут до меня доходит — я в загородной резиденции Туманских.
И просто отключаюсь, мягко выражаясь, теряю сознание…
Когда прихожу в себя, оказывается, все еще сижу на снегу, только уже укутанная в теплую шубу, а рядом из своего «мерса» выбирается Туманский.
Как будто за этот прошедший год ничего не изменилось.
Потом-то до меня дойдет, как сильно изменился он.
Да и я тоже.
Мы.
Но в первые минуты я понимаю только то, что мне неудобно сидеть в снегу, и я поднимаюсь.
— Ну здравствуй, Лизавета, — невозмутимо-глуховато говорит он.
— Здравствуй, Сим-Сим.
— Там Цой что-то с утра в кухне с обедом колдует… Ты как?
— Можно.
— Ты не против, если только ты да я?
Чего это он со мной чудит? Жрать-то все одно хочется…
— Не против.
Элга меня втаскивает в дом, и первым делом я ныряю в сортир. Потом она меня тащит дальше. Я замедляю шаги и начинаю потихонечку очухиваться:
— Ну ты как, Карловна?
— Вы будете очень смеяться, Лиз, но я теперь мадам Чичерюкина. Чичерюкина! А?
— И вы позволили Кузьме заклеймить вас своей фамилией?
— Он так захотел… Оказывается, это так приятно — делать то, что хочет он! И если он выразит желание, чтобы я носила, как папуаска, вот такое кольцо в носу, я его буду носить… И если он захочет, чтобы я имела прическу расцветки российского флага, я это сделаю, не имея никаких сомнений!
Она толкает ногой двери, и мы входим. Да это же наша спальня!
Посередине все та же низкая кровать на львиных лапах, величиной с футбольное поле, в простенке все то же громадное дворцовое зеркало из опочивальни Анны Иоанновны. И шторы на окнах все те же, мои любимые, коричневато-абрикосового цвета. Элга отдергивает их и сдвигает панель громадного стенного шкафа, открывая ошеломляющую коллекцию модных нарядов из разряда «ой-ой-ой!» или «дамское счастье»…
— Два дня назад мой Михайлович мне сказал — вы будете здесь сегодня, Лиз! И еще до обеда! А он как бог, он сказал — и вы здесь! Я имела ужас — здесь ничего не осталось из вашей одежды. Я помню все ваши размеры, Лиз. Туманский пожал плечами и сказал, что я могу иметь полную безразмерную свободу действий. И я взяла Москву! Да вы только взгляните на это… это… это…
Элга выбрасывает наряды вместе с вешалками на постель.
— А это? Я просто заплакала от восхищения и повелела снять это с выставки на Кузнецком! В чем дело, Лиз? Что-то не так?
— Все как когда-то… Все как когда-то… И я страшно покупалась на такие тряпки… Нет… Нет… Больше — никогда… Я отсюда и нитки не приму…
— Черт бы вас подрал, Лиз! Не принимайте! Но имейте совесть хотя бы оценить мои усилия! Хотя бы примерить вы это можете?!
Гордость моя трещит и лопается, как воздушный шарик. Я мямлю:
— Ну если только примерить… то почему бы и нет…
И ловлю себя на том, что уже бегу к зеркалу, скидывая свои лохмотья, а Элга настигает меня с первым платьем в руках.
— Нет! Нет! Сначала вон то, — отступаю я к шкафу.
— Желтенькое?
— Нет… Нет… Цвета мердуа… — И только тут я опамятываюсь. — Господи… Я совсем обезумела! Мне же Гришке звонить надо! Как там Гришка?
Я поначалу не замечаю, что в дверях стоит, а затем входит и садится у порога моя давешняя прапорщица-надзирательница. Я тянусь к телефону и набираю номер дедова кабинета.
— Что за черт? Молчит…
— Все телефоны в доме отключены, Лизавета Юрьевна. И мобильники отобраны.
— А что ты здесь делаешь, Мордасова? Я тебе, конечно, очень благодарна, но твои заботы закончились.
— Только начались. Вы уж извините, но ваш Туманский взял меня на работу… По тому же профилю. Такие суммы… Он страшно боится, что вы навредите сами себе. Так что я при вас… Уж извините…
— Карловна, ты знала про это?
— Первый раз слышу, Лиз.
Только тут впервые до меня начинает кое-что доходить.
— Ничего себе… И это называется — свобода?
— Мое дело маленькое, Лизавета Юрьевна. Служба, она везде служба.