А все остальное — липа!
…Гоги мрачен как никогда. Третий день Фрол Максимыч в городе, и третий день у него в «Риони» ни одного посетителя. Кроме старца и Серафимы. Ресторан обходят как зачумленный. Все просто боятся встречаться с дедом.
А эти оба, папаша с дочечкой, жрут, пьют и не платят.
Да бог с ними, с платежкой, не ходили бы только.
А те толкуют шепотком.
— Ну так где ж прынц наш задрипанный? Мотоциклет на месте, выпивки полон холодильник, а его нету и нету, Сим. Плохо ты с ним насчет моего всепрощения толковала, Сима. Может, опять с перепугу в бега кинулся?
— Да брось ты… Говорят, его в «Утесе» с какой-то шлюшкой видели… Вусмерть… А ты считаешь, мы что? Не сумеем прижать засранца? Свое же берем? И потом — чего? У него совести нету? Ну хотя бы поделиться по-честному… Треть ему, черт с ним… Это же Риткина доля… По трети нам… Ну, родные же…
— Не дури себе голову, Сима. Деньги — хуже наркоты. При них родных не бывает. Нам с тобой это распрекрасно Ритка доказала.
— А если он понимает все-таки, что я его на фарш пущу только из-за одной истории с Лизаветкой?
— А ты и не пускай.
— Да уж придется перед этой соплей поелозить.
— С Зиновием Семенычем теперь не так все просто, как тебе кажется. Это же не просто наклофелинить сопляка, наркотой подкачать или в каком-нибудь подвале вверх ногами подвесить, чтобы он бумажки подписал.
— Почему нет?
— А потому, Сима, что в этих банках гамадриловых вовсе не гамадрилы сидят… Они с этих нынешних Зюнькиных сумм кормятся… Там же этих юристов, референтов, консультантов, страховщиков как маку.
— Их везде как маку.
— Они каждую запятую проверять станут и потребуют — я уже узнавал — личного прибытия владетеля для идентификации личности и подтверждения его правомочности. И не дай господь им чего-то этакое заподозрить… А когда Зюнька лично понюхает, чем их сейфы пахнут… Я даже не знаю, что он выкинуть может…
— А что именно?
— Да купит себе Кантемировскую дивизию для личной охраны. Наймет таких законников, что они докажут что угодно, только не то, что нам надо. Так что давай покуда считать, что мы начинаем с нулей, хотя есть у меня подозрение, что у тебя где-то и своя заначка есть… И не маленькая…
— Пап, ну ты чего?
— Того…
Из ресторана они выползают медленно, явно перекушали. Фрол Максимыч неспешно выкидывает перед собой трость и через шаг останавливается — отдыхает. Серафима молча идет сзади. Они входят в круг света под уличным фонарем. И тут после какого-то странного щелчка лопается плафон на фонаре и на них сыплются осколки стекла.
Все погружается в жуткую темень. Серафима, присев с перепугу, закрывает голову чемоданчиком.
— Мать их… В этом городе когда-нибудь фонари поменяют? Папа, тебя не задело? Пап?
Серафима включает зажигалку и светит ею, озираясь, вглядывается в совершенно пустой тротуар, на котором только что стоял Максимыч.
— Пап, ты где? Не надо так со мной шутить… Это просто глупо…
Она наклоняется. На тротуаре лежат раздавленные очки Максимыча.
Серафима поднимает очки, недоуменно разглядывает и только тут в ужасе бросается бежать. Что есть духу — прочь. Прижав чемоданчик к груди…
В кухне ужинает, одновременно читая учебник, Кыся. С площадки врывается распатланная Серафима, бросив чемоданчик на пол, хватается за телефон на подзеркальнике. Лихорадочно набирает номер.
— Так… Так… Захар? Да знаю, что поздно. Отец пропал. Ну как пропал? На улице, возле кабака этого, «У Гоги». Только что. Вышли вместе. Этот козел рядом со мной полз… И тут — фонарь вдребезги, стекло сыплется… Я тык-мык… Темно, а его уже нету… — Захлопывает дверь в кухню от удивленной Кыси. — Ну не знаю, куда его дели, не знаю! Да нет, не деньги. Да только очки битые валялись… Ты что, с ума сошел? Какие наши на него руку поднимут? Нет, не подрезали… Да, это было бы легче… Мешок на голову? Похоже, что так… Не знаю… Да кто угодно мог быть! Вот и я думаю: если он колоться начнет, представляешь, что будет?!
На берегу Волги стоит громоздкая ржавая громадина, бывшая некогда теплоходом «Клара Цеткин». Падает снег, густо засыпая палубу. Люк в машинное отделение задраен наглухо. Но если прислушаться, слышен чей-то сдавленный голос:
— Мужики! Расклейте меня… Я же ничего не вижу… И наручники эти зачем? Я не знаю, кто вы, но всегда можно договориться… Вы меня слышите? Вы здесь?! Любые деньги! Любые!!
А они молча и неспешно ужинают за столом. Касаткин, Лыков, Зиновий и Степан Иваныч. Посередине стола торчит мощное шило.