— Вы что это делаете, Басаргина?
— А хозяйство принимаю. Нашему водоканалу, этому самому Марчуку, башку отвинтить мало.
Лыков мне сигналит из-за генеральского плеча: мол, не нарывайся.
— Как интересно. Меня предупреждали, что вы… не очень стандартная особа, Лизавета Юрьевна.
— Какой сделали.
— Но вы ведь… вас еще… как бы это сказать… никто не выбрал…
— Это уже детали. Что волынку тянуть? Все одно. Чую, что со здешними водами именно мне разгребаться придется. И с питьевыми, и со сточными. Спасибо пожарничкам — костюмчика не пожалели. Чуть не сдохла! Там же, внизу, уже лет двести чуть не от самого Петра конь не валялся.
Генерал бесстрашно приближается и заглядывает в мокрое чрево колодца. Далеко внизу что-то протекает, шумит и плещется.
— Темно там?
— Как у африканца в заднице. Думаю, что я от Волги под землей прошла… километра четыре. Господи, генерал, и они еще удивляются, что их в половодье заливает. Да они вот тут скоро и летом на гондолах за хлебом пилить будут.
— Майор, а для меня лишнего костюмчика не найдется?
А вот это мне вовсе ни к чему!
— Генерал, генерал. Вы такой красивый… С музыкой… С трубами… С лампасами… Ну на кой вам-то в наше дерьмо лезть. Оно ведь совсем не розами пахнет…
— Но я ведь не лютики-цветочки обонять пришел.
— Какое совпадение! Я тоже.
Через двадцать минут генерал Чернов, упакованный в резину, ловко опускается в тот же колодец. Но уже не на подвесе, а по штурмовой леснице. На этот акт прибыла уже вся сомовская пожарная команда.
А я сижу, вся в дерьме, обсыхаю в сторонке и прекрасно понимаю — генерал Чернов меня сделал…
Героической хозяйки города из меня не выходит, вниз пошел разбираться с нашим говном крутой мужик. Не побрезговал. И лампасов своих не жалеет…
И тут меня испекли!
Я почти плачу, шмыгая носом, все плывет в каком-то злом тумане. Мне гнусно, погано и даже скорбно.
И я даже не подозреваю, что именно в этот миг над моей головой уже вздымается она, заря пленительного, значит, счастья…
В приемной Лазарева еще никого. Утренняя уборщица еще утюжит казенный ковер пылесосом, помощник Аркадий аккуратно навешивает на распялочки свой модный реглан, когда в приемную обрушивается злобно-растерянный Кочет.
— Слыхал?! — шипит он еще с порога.
— Что именно я должен слышать?
— Да ты хоть что-нибудь когда-нибудь знаешь? Раззява!
— Что именно я должен знать?
— Наш Лазарев выкинул штуку! Вернулся ночью из этого Китая, и, не сказав никому ни слова, рванул в шесть утра на своей кофемолке в Сомово!
— Ну и что?
— Да ты понимаешь, к кому его понесло?
— Ну и что? Виагра ему, Захар Ильич, еще не требуется. В отличие от вас…
А я не верю своим глазам.
Я не верю своим ушам.
Я уже ничему не верю.
И вообще мне кажется, что все это: дикая трясучка, треск мотора, сияющий круг лопастей над моей головой и этот тип в кожанке и белом шлеме с радиогарнитурой — какой-то нелепый и невероятный сон.
В бесшумно несущихся по кругу лопастях вертолетика мелькает отсвет солнца, и мне кажется, что там трепещет розовыми крыльцами какой-то мотылек.
Я никогда не могла вспомнить, что у нас было в тот день. Все разлетелось в какие-то странные куски, клочья, фрагменты.
То я вижу этот похожий на увеличенную детскую игрушку ало-белый вертолет, не на колесиках, а на санных полозьях, с остекленной круглой кабинкой, похожей на стрекозиный глаз, стоящий на берегу, под нашим обрывом. В вертолетике уже сидит притихший от восторга Гришка, а какой-то очень загорелый, до черноты почти что, человек с обветренными губами и небритый, оборачивается ко мне.
И это Лазарев…
То я ору, вцепившись в привязные ремни, и небо кувыркается под нами, а вместо неба над головой — сине-зеленая земля, и пилот оборачивается ко мне, скаля в смехе зубы.
И это Лазарев.
То мы падаем косо куда-то вниз, к земле, и я зажмуриваю глаза, абсолютно уверенная, что сейчас мы грохнемся. А когда вдруг мотор умолкает и я сызнова разлепливаю ресницы, он стоит уже рядом, на земле, протягивает мне руку, и я выпрыгиваю из креслица, обхватив его мощные твердые плечи, на миг касаюсь его груди и жадно втягиваю ноздрями эту странную смесь запахов — авиабензина, моторной гари, олд-спайсовского терпкого парфюма, табаку…
И это тоже он — Алексей Лазарев.
Наверное, мне это было нужно — чтобы его не было рядом какое-то время.
Для того чтобы просто понять, как он мне нужен.
Чтобы не думать ни про какую сомовскую хрень.