— А самое веселое?
— А то же самое. Они на работу едут, а не на поиски опохмелочки.
Возвращается Гаша, несет здоровенный поднос с заварочным чайником, чашками, сдобой и тому подобным.
— Чай я, конечно, заварила. С вашей коробочки. Только он все одно некрепкий. Прозрачный. Наш-то заваришь, как деготь, сразу видать.
— Гашенька, это такой сорт чаю. Зеленый. Называется «Перо павлина».
— Ну вам видней. Чьи вы тут перья кушаете…
Лазарев заглядывает в заварочный чайник и озадачивается:
— М-да… Позвольте-ка я этот чаек сам заварю. Меня там учили!
— Обучите и меня, господин Лазарев. Я имею склонность поглощать полезную информацию.
— Нет проблем. Где у вас кипяток?
Элга, взяв его за руку, уводит в глубину дома. Агриппина Ивановна загадочно рассматривает меня:
— Я извиняюсь… Засиделись вы тут, Лизавета. А я вот и не знаю…
— Что… не знаешь?
— Вам как стелить-то? Еще отдельно или уже вместе?
— Гаша!! О чем ты?!
— Понятно. Еще отдельно.
Только гораздо позже Карловна мне призналась, что уволокла Алексея Палыча от нас, чтобы благородно сексотить. Когда он начал что-то бубнить про чай, она просто выдернула из его рук чайник:
— Черт с ним, с этим чаем. Весь день Лиз категорически препятствует моим личным контактам с вами, господин Лазарев. Я имею уверенность, что вам она ничего не скажет. Она имеет гордость и достоинство! И презирает тех, кто жалуется…
— Ну, кое-что я уже начинаю понимать.
— Вы не можете иметь никакого понимания! То, что здесь делают с Лиз, — это аморальное гнусное беззаконное злодейское негодяйство!
Через час за столиком с остатками и чаепития и вином сидит один Лазарев. На столе в стеклянных пузыриках горят фигурные восточные свечки.
Я стою под крыльцом с бокалом черного вина в руках.
— Ну вот все мои отключились… Спят… Может быть, и нам пора разбегаться, Алексей Палыч?
— Что-то не хочется.
— А о чем это вы с Элгой шушукались? Нажаловалась уже? Накапала?
— Давайте не будем об этом… Хотя бы сегодня… А?
— Можно…
Он сходит по ступенькам вниз. И только теперь я понимаю, что поездка эта — за пределы — далась ему непросто, резче обозначились впадины глаз, лобешник в новых морщинках.
— Вы на меня не обидитесь, Лиза?
— Пока не за что.
Он вынимает из кармана замшевую ювелирную коробочку с дракончиком, открывает и протягивает мне. Я рассматриваю над свечой на просвет сероватое кольцо из нефрита.
— Это я в Сычуани в одной лавочке прихватил. Говорят, старинное.
— Нефрит?
— Он самый. Китайцы называют его «ию». По слухам, он олицетворяет пять главных человеческих качеств.
— А по виду обыкновенный серый булыжничек.
— Да он разный бывает: белый, зеленый, даже черный. Но всегда мягок по цвету: что означает мягкость души, мягкосердечие.
— Ну тогда это не про меня.
— Да вы наденьте его… Мне объясняли, что камень открывается только на руке — от живого тепла.
— Это мы уже проходили. Слишком уж похоже на процедуру обручения. Это для школьниц, Палыч.
— Почему вы стараетесь меня все время как-то поддеть?
— Это от страха…
Усмехнувшись, я все-таки надеваю его. Кольцо действительно как не из камня. Теплое.
А я раздумываю.
За забором да и в саду торчит до чертовой матери молодых ментов. Им же жуть как интересно, что тут будет. Да и в темном окне кухни белеет Гашкина ночная рубашка. Наблюдает, значит. Ага, еще кто-то показался, силуэтно. Карловна, точно она. Бдят. А в кухне Элга говорит:
— Агриппина Ивановна, Гришка проснулся. Спрашивает, где его сок?
— Да тише ты… Матерь Божья, ну вразуми эту говнючку. Только бы она хоть этого не спугнула.
— О… это просто неприлично… Есть интимные вещи, которые непозволительно наблюдать со стороны.
— А что ж тут наблюдать? Ни мычит, ни телится… Все ля-ля-ля… Вежливый слишком… Ох, вежливый…
— Оставьте Лиз в покое. Ну хотя бы в этот романтический момент.
— Пролялякают до утра без всякого смыслу — вот тебе и все моменты…
Ошибается моя Агриппина Ивановна на этот раз. Ох, ошибается!
Плевала я на все!
Это мой день.
И ночь тоже моя!
Я осторожно трогаю пальцем сухие губы Лазарева. Он осторожно меня притягивает.
— Не надо, Палыч, — шепчу я запоздало. — Я уж и позабыла, как это делается…
— Ничего… Я напомню…
Мы целуемся уже всерьез, сплетясь руками. И именно в этот миг, слепя нас мощными фарами, во двор неспешно заруливает дамская иномарочка, мелодично сигналя. Она тормозит, из машины вылетает оснащенная по писку последней моды эта чертова Долли со своими фотоаппаратами.