— Ты что, Фрол Максимыч! Ты что это?!
— А что поделаешь, Чугунов? Я старенький, а ты вон какой! Шварценеггер! Ну небось Голливудов насмотрелся, вот и делай, как у них. Это ж проще пареной репы… Пора тебе жизнь по-настоящему начинать… Что ты все в шестерках?
— Нет, я на такое не пойду.
— Хорошо, Чунечка, я пойду! Только ты рядом с ними ляжешь! Да и мама у тебя есть… Кажется… Есть мама, Чуня?
— Мама? Мама есть.
— Ты же хороший сынок? Ты же не хочешь, чтобы маму обидели?
…А мы там в клубе ни сном ни духом…
Занимаемся черт знает чем. Артур Адамыч уже почти в экстазе, кричит мне в зал со сцены повелительно:
— Лизавета Юрьевна! Ленту… Ленту не забудьте надеть… Все должно быть абсолютно достоверно… По секундам… Такой день! Такой день! А может быть, все-таки? — Он запевает марсельезно: — «Аллон зан фан де ля патри!» Эгалите! Фратернитэ! И барабаны! Барабаны! Лизавета Юрьевна?!
Все.
Он меня достал.
Все они меня достали.
И Гришка заснул.
Я уношу его на руках по проходу. И уже от дверей оборачиваюсь:
— Прости, Адамыч. Все простите. Что-то мне не по себе… Мутно как-то сегодня… Плохо… Увольте…
Я ухожу.
Артур Адамыч бьется в истерике:
— Но я так не могу. Зачем же мы ленту готовили? Гладили? У меня никогда не было такого! Мы не привыкли! Мои такого наворотят… Да еще и при губернаторе… Агриппина Ивановна, мне же просто необходимо, чтобы она лично сделала как надо… Темп! Ритм! Мизансцены!
— Не трепыхайся, Адамыч. Куда идти? Туда и туда? Да ты не боись, я все запомнила. Ну, я за нее, чтобы твои не наколбасили! Тебе мало?
Адамыч оторопело смотрит на Гашу. А та невозмутимо надевает через плечо и оглаживает триколорную ленту. Встрепенувшись, он согласно кивает:
— Ага! Внимание! Репетиция продолжается! Всем приготовиться! — Он включает секундомер. — Свет!
Вспыхивают все софиты, заливая сцену светом.
— Дробь!
Бьют радиобарабаны.
— Знамя города!
Из-за кулис, чеканя шаг, выходит Лыков со знаменем, он параден, в белых перчатках, справа и слева от него в ассистентах его рядовые, естественно тоже в парадной форме, занимают позицию позади пульта и замирают.
— Фанфары!
Звучат радиофанфары.
— Мэр! Вперед!
Гаша начинает свое восхождение на сцену.
— Хор!
Хор и оркестр народных инструментов с усиленным восторгом исполняют «Славься!» Артур Адамыч уже не сдерживает таких же восторженных слез.
…Пьяный, чумазый от сварочной копоти Чуня, положив голову на стол рядом с отстрелянным десантным АКа, спит в слезливой полной отключке. Рядом с его головой — щиток сварщика.
Серафима в яростном ужасе трясет Максимыча, крича шепотом:
— Господи! Ты что натворил, старый дурак?! Кто тебя просил? Зачем? Это же кровь… Кровь…
— Не вопи! Свет я ему вырубил. Они тоже ни хрена не видели, когда оттуда полезли. Он их всех в морозилке посреди туш уложил аккуратненько. Одного рожка на всех хватило. И в топку. Что не сгорело из барахла, в самый низ, в бомбоубежище, спустил. Двери автогеном заварил. Завтра пригонишь миксер с бетоном. Там вентиляция есть сверху… Труба… Зальешь в дырку… Дел-то? Кто туда сунется?
— А дальше что? Что теперь будет?!
— Тихо ты… Ничего особенного уже не будет. Все особенное уже было. Что было, то и будет.
— Ты что? Совсем сдвинулся?! Эта стерва вот-вот отыграет у нас все. Город выиграет! Уже выиграла.
— Это не она его выиграла. Это мы его просрали. Эй, Чунька, отоспался?
— А… это вы… А мне показалось… мне все это как бы снится…
— Шланг возьми, подмой там в холодильнике… Накапало… И в котельную глянь, чтобы и золы не осталося! И золы!..
А я несу спящего теплого Гришку на руках домой, смотрю, как в темном небе сворачивается и разворачивается в медленные завитки этот самый белый дым, и мне еще надо долго прожить и пережить немало, чтобы по-настоящему понять, что это было такое…
Это сейчас я задним умом крепка.
Когда собрала по ниточке, по лоскутку, по словечку и шью мою историю тех дней. Когда мои сомовские спасители и защитнички вытрясли из деда Щеколдина все, что могли, когда свое сказала и Карловна, и наш Чич, отдоилась даже всезнающая Долли, и, как говорится, все собралось «до кучи» и прояснились какие-то абсолютно темные для меня, тогдашней, события. Иногда мне кажется, что я знаю все или почти все. И все-таки о многом я могу только догадываться.
Ну почему Фрола Максимыча Щеколдина понесло в ночь той бойни на могилу дочери — я понимаю. Но зачем он поволок с собой этого дурковатого Чуньку?