– О мадам, откуда я знаю? Он никогда не думал о смерти, – ответила Фрэнсис.
– Моя дорогая Фрэнсис, мне кажется, он думал об этом. Потому и сделал все, чтобы обеспечить вас. Если бы Леннокс не сделал необходимых распоряжений, Кобхемхолл отошел бы к его сестре, а теперь он остается вашим.
– И это вызвало ее негодование, – ответила Фрэнсис. – У нее хватило дерзости написать милорду Эссексу, что она опасается за дом и за парк, которые уже сильно пострадали от того, что мы сделали и что я могу продолжать разрушать их Я не собираюсь ничего больше делать. Пусть все остается, как есть. Нужно рассчитаться с долгами.
– Меня это тоже волнует, – сказала Екатерина. – Но у вас хватит денег, чтобы не нуждаться ни в чем, дорогая Фрэнсис. Король сам позаботится об этом. Он считает – и в этом он совершенно прав, – что он обязан вам жизнью. Так же, как если бы герцог погиб на поле битвы.
– Он говорил мне… – ответила Фрэнсис. – Может быть, это и не совсем так… Но я точно знаю, что Леннокс был горд и счастлив, когда получил возможность послужить Его Величеству. Хотя они такие разные…
– И вам не следует прятаться в Кобхеме, – настаивала королева. – Здесь вы нужны ничуть не меньше, чем там, вы слишком молоды, чтобы заточить себя там в одиночестве.
– Я не уверена, что смогу жить в одиночестве после всего, что мне пришлось пережить, – призналась Фрэнсис, которая впервые за все это время попыталась улыбнуться. – Я совсем не плачущая горлица по своему характеру.
– Плачущая горлица? – переспросила удивленная королева и к своей радости услышала знакомый смех Фрэнсис.
– Это были стихи, написанные к похоронам моего супруга, – объяснила она. – Понятия не имею, кто их автор. Но их продавали на улицах Лондона, и одна из моих горничных купила экземпляр. Она находит их очень трогательными. Думая, что это доставит мне удовольствие, она отдала их мне. Это очень плохие стихи, я не могла их запомнить, но там говорится примерно так: оставьте ее в покое, пусть горлица плачет в одиночестве. И что-то про взгляд, исполненный ненависти, и про грудь, которая похожа на птицу в гнезде… Наверное, король посмеялся бы от души…
– Я должна сказать ему об этом, – улыбнулась Екатерина. – Прекрасно, если можно и вздыхать о прошлом, и смеяться. Карл умеет это делать. Даже когда он вспоминает свою незабвенную сестру, он смеется иногда, потому что ему на ум приходят разные смешные слова, которые она говорила. Нужно стараться помнить счастливое время.
– Вся наша совместная жизнь была счастливой, – сказала Фрэнсис. – Я была счастлива и благодарна судьбе за то, что я это понимала. Но это было так недолго. Для меня невыносима мысль о том, что это был сон, и когда я умру, никто не будет вспоминать о нем. Если бы у меня был сын, все было бы по-другому…
– Никто не может понять ваших сожалений лучше, чем я, – ответила ей королева.
Однако, по мере того как проходило время, мысль о том, чтобы сохранить память о Ленноксе для грядущих поколений, стала для Фрэнсис навязчивой идеей.
Благодаря заботам короля, она ни в чем не нуждалась, и ей не приходилось думать о деньгах, но, если она действительно хотела реализовать план, который все больше и больше овладевал ее мыслями, ей следовало быть очень экономной. Это было не трудно, потому что Фрэнсис никогда не сорила деньгами, а своими прекрасными туалетами была обязана собственному вкусу и умению, а вовсе не транжирству.
Большую часть времени Фрэнсис проводила при Дворе, где она по-прежнему была одним из самых ярких украшений. Но, когда она приезжала в Кобхем, в тишине огромного дома ее снова одолевали мысли. Леннокс сказал ей как-то, что даже смерть не может разлучить тех, кто любит душой и телом, и порой Фрэнсис начинала в это верить. Она любила его всем сердцем и хотела, чтобы память об этой любви сохранилась и чтобы мир увидел – любовь может быть сильнее смерти.
Никто никогда не догадался бы, что именно эти мысли неотступно преследуют молодую герцогиню, которая внешне была такой же, как и раньше – оживленной, веселой, окруженной толпой поклонников, не имеющих ни малейшей надежды на успех.
Самой Фрэнсис забвение не грозило: изображение на монетах обессмертило ее, грядущим поколениям будет знакомо ее лицо, и о ней будут помнить. Но кто будет помнить Леннокса?
Кобхемхолл больше не играл в жизни Фрэнсис той роли, которая принадлежала ему раньше. Кэтрин О'Брайен удалось внушить ей мысль о том, что она присвоила себе чужую собственность, и в конце концов Фрэнсис отказалась от своих прав на имение в пользу лорда О'Брайена, что положило конец многолетней вражде.
Примерно тогда же Фрэнсис поделилась своими планами с кузеном лордом Блантиром, с которым время от времени встречалась. Она сказала ему, что хотела бы видеть своим наследником его сына, Вальтера Стюарта, а в дальнейшем – его наследников по мужской линии. Но при этом Фрэнсис поставила одно условие: часть ее денег должна быть использована для сохранения в Шотландии памяти о ней и о ее супруге, их портретов и дорогих ее сердцу семейных реликвий. Те деньги, которые предназначались для этой цели, Фрэнсис преобразовала в фонд, названный ею «Любовь Леннокса».
Люди, с которыми она советовалась и к чьей помощи обращалась, заверили ее в том, что подобное пожелание может быть выполнено. И она успокоилась, удовлетворенная тем, что и второй дом, связанный с кланом Стюартов, не будет предан забвению и сохранит память о ее супруге, который был одним из его владельцев. Сколько бы ни было отпущено ей земной жизни, отныне у нее есть цель.
Фрэнсис, приняв это решение, чувствовала себя, как маленькая девочка, у которой есть тайна, известная только самым близким людям, однако ее планы, по мере того как шли годы, становились для нее все более и более реальными.
Кобхемхолл был для нее прекрасной игрушкой, которая потеряла половину своей привлекательности после того, как не стало Леннокса, но сейчас она почувствовала, что покойный супруг разделяет все ее заботы, связанные с фондом «Любовь Леннокса». Для Фрэнсис не имело никакого значения, как именно будут использованы деньги: будет ли построен новый большой дом или куплено имение, имеющее какую-то историческую ценность. Для нее было важным только одно: этот дом должен сохранить память о ее возлюбленном супруге и заменить то родовое гнездо, которое было разрушено во время правления Кромвеля.
То обстоятельство, что это желание было призрачно, почти символично, делало его еще более привлекательным для Фрэнсис, неисправимой мечтательницы, которая в жизни оказалась весьма практичной и разумной.
Временами королева, которая любила Фрэнсис больше всех окружавших ее женщин, не могла не думать о том, что эта веселая, жизнерадостная красавица – вовсе не вся Фрэнсис и что если бы ее жизнь не была так хорошо известна ей, Екатерине, вполне можно было бы предположить, что есть какой-то тайный возлюбленный, которому она отдает все свои чувства и мысли.
– Вы не замечали этого? – спросила она у короля. – Нет, я не могу этого описать. Такое впечатление, что по-настоящему она живет в каком-то другом мире. У нее отстраненное лицо. Может быть, она посвятила себя религии.
В голосе королевы чувствовалось сомнение. Карл пожал плечами.
– Может быть. Потому что ни один мужчина, кажется, не в состоянии произвести на нее впечатление.
В тот вечер во дворце было представление классических красавиц в виде парада tableaux.[49] И среди тех, кто прошел перед улыбающейся королевской четой, была и Фрэнсис – в образе Афины Паллады, как запечатлел ее Гаскар.
Как не похожа она на ту девочку, которую я когда-то так страстно желал, думал Карл. Он был совершенно равнодушен к этой статной женщине, хотя нежность к ней он сохранит на всю жизнь.
– Иногда она бывает еще прекраснее, чем прежде, – сказала королева.
И король улыбнулся, глядя на свою маленькую, смуглую жену, которая могла так искренне восхищаться другой женщиной.