В какой-то момент нас стало трое: мы не заметили, как присоединился Август. Август сообщил, что никакой он не аутист, он самый обыкновенный социопат и гений — и ушел, оставив нас в недоумении. Мы долго еще гадали, к чему бы это. Аутизм, конечно, выкашивает ряды аристократии с беспощадностью чумы, но мы ведь не говорили об аутизме! И об Августе тоже не говорили. Мы говорили, и я это точно помнила, о феномене художников-акварелистов, оказавшихся у власти. Королева Виктория весьма неплохо рисовала, и Адольф Гитлер, тиран и палач двадцатого века, тоже, причем он даже успел начать карьеру художника, и вроде бы на первых шагах преуспевал. Мы не смогли вспомнить, писал ли акварелью Сталин, еще один тиран, современник Гитлера и его противник. Если да, то это был бы хороший аргумент в пользу нашей теории. Черчилль акварелью не рисовал, он писал маслом — и заметьте, не стал ведь тираном. Но при чем тут Август со своим аутизмом? Выпив по глоточку уже чистого виски, мы пришли к единственно возможному выводу: ни при чем — мы уснули, и он нам приснился. Обеим сразу.
Я внимательно следила за Эмбер, ни на миг не забывая, что у нее, конечно, нет привычки выпивать больше, чем полбокала шампанского за вечер, а она еще не спала ночь и психически изнурена. Она может в любой момент упасть. Но Эмбер не менялась и никак не показывала опьянения. Она как порозовела после первого мартини — такой и осталась. Обычно у пьяного человека теряется контроль над мимикой, черты лица расплываются и выражение становится будто у младенца — такое же бессмысленное. Но у Эмбер с лицом был полный порядок. И тут я вспомнила свою недолгую свекровь княгиню Сонно-старшую. Леди Валери ван ден Берг, как и я, была по образованию офицером. Причем, на минуточку, она три года отслужила капитаном военно-транспортного корабля. Понятно, что борт доставлял грузы для высшего командования… замнем для ясности. Так вот, после посиделок со свекровью я падала спать, а она, мертвецки пьяная, шла командовать обедом, или ужином, или что там значилось по плану. И никто не догадывался, что у леди двоится в глазах. Ее великосветская улыбка была такой же, как обычно, ее глубокий голос звучал как прежде, шаги были уверенны, а жесты — грациозны. Хотя утром леди могла спросить — а что вчера было? Она никогда не уточняла, все ли прошло безупречно, — в этом она была уверена. Просто интересовалась, какое именно событие имело место, явились ли все приглашенные, требуются ли от нее какие-либо телодвижения, которые она обещала совершить накануне. То, что она была пьяна, ее не смущало. Главное, чтоб никто не заметил.
Вот это, наверное, меня всегда бесило в аристократах. Они хотели казаться, но не быть. Казаться трезвыми — а были ли они трезвы на самом деле, неважно. Чего никто не видит, того не существует. Слуги и родня не в счет. Главное, чтобы не прознали посторонние. Аристократы собаку съели на притворстве. У них в случае чего включался автопилот, в который при рождении установили программы этикета на все случаи жизни. Я так не могу. Я выросла в семье, где все были военнослужащими. По обеим линиям. И мужчины, и женщины. Но мои предки были солдатами и сержантами — кроме родоначальника. И у меня с рождения вбит стереотип, что офицер должен быть примером для подражания. Я знаю, что множество офицеров пьет горькую, но не считаю это нормой. Для пьянства как минимум нужна серьезная причина — неудавшаяся жизнь, несложившаяся карьера, гибель близкого. И неважно, как выглядит человек, — важно, кто он внутри. Потому что в бою, когда смерть рядом, на притворство сил не остается, шелуха слетает, и человек становится самим собой.
А аристократы думали наоборот. Какая разница, кто ты есть внутри, этого все равно никто не увидит и не оценит. Твоя душа — это повод в нее плюнуть, не открывай душу. А вот как ты выглядишь, какое впечатление производишь — это самое важное. От этого зависит твоя жизнь не в бою, а каждый день. От того, что о тебе скажут влиятельные люди. От того, какая репутация у тебя в обществе. Ты — это то, что о тебе думают и говорят.
Ричард Монро хотел казаться молодым и сексуальным. Ему даже в голову не приходило, что можно хотеть быть молодым душой. Поэтому он злился, когда я отказывалась появляться с ним в людных местах, — я же сводила его успех к нулю. Какая разница, что о нем думала я? Главное, что подумают равные, увидев его с молоденькой девушкой.