Орка, лежавшая на нарах и укрытая медвежьей шкурой, заинтересовавшись рассказом, чуть приподняла голову, но Хруодланд, вскочив со своего топчана, поменял ей на лбу повязку с компрессом. Все заметили, что акцент у старого «истерлинга» куда-то пропал, скорее, говор его стал напоминать произношение какого-то крестьянина с Севера — устаревший, зато благозвучный в своей непосредственности сельский вариант Всеобщего языка:
— Но о том, как я юнцом ходил в те дальние восточные страны, свой сказ… Вернулся я вскоре. Пожил пару лет в родном стойбище и вновь двинулся в путь – но на Запредельный восток никогда больше не возвращался. Ведь побывал я потом и далеко на юге. Из вас, верно, никто земель южнее Умбара не знает? Хотя вам, горнодольцам, туда по морю легче приплыть. А на юге внутри материка — пожалуй, пропадёшь! Долгие переходы на верблюдах, воды нет неделями! Вроде набредёшь на колодец, а воды глянь — по каплям сочится! И таких пустынь там полно: кончается одна, так один-два города проедешь — земли-то у них цветущие, сады, земледельцы в полях — а дальше опять пустыня, да ещё суше и жарче... Но мне повезло — жив остался. Правда без денег — разбойников там, знаете, полно, прирезать им — за милое дело, так что еще повезло… Вернувшись в родные края, я отправился к Долгому озеру — опять-таки неизведанными для вас путями, с северо-восточных лесных окраин. Только сейчас до края этих земель вы, западники, дошли. Форт в Залесье основали северяне. Помнишь, командир Ромендил, как ваша экспедиция во главе с Эльдакиром прошлой осенью из Ясгарда пришла?
— Да. Только я начал путь еще на Северо-Западе, — начал говорить по душам юный офицер из благородного рода Следопытов, преодолевая если не отвращение, то недоверие к немолодому «восточнику». – А к Долгому Озеру я прибыл к концу лета. Там подождал немного, пока экспедиция выступит. И в конце октября мы дошли до Залесья… Быстрее, чем думали…
— Правильно говоришь, молодой командир. Это ведь с моих слов карты нарисовали…. Итак, побатрачив лет десять в Ясгарде, вернее, в его пригородах у зажиточных крестьян (а где там найдешь хорошей работы «восточнику»?), я отправился опять на юг – но много восточнее моих прежних моих пределов. Знаете? Там ведь такие тёплые моря, что не то, что снега – холодных ветров нипочём не встретишь! Это вам не горнодольская зима, которая всё равно, что наша северная осень. На настоящем юге весь год жара! – этот, уже немолодой человек улыбался с умилением при свете сальной коптилки, освещавшей занесённый снегами домик…
А в один из вечеров Ирга так расчувствовался, что принялся переиначивать имена на «варварский» лад — правда, не своего народа, а племен к востоку от северных владений Компании Долгого Озера…
— Вообще-то их слова давно уже проникли к вам на Запад, — уверял Ирга, — но многие имена у вас прежние, благородные. А знаете, как ваши имена звучали бы у тех, кого варварами вы кличете? — и прибавил с мрачноватой усмешкой: — Правда, они не такие как я, больше вас похожи…
— Было бы весьма интересно! — воскликнул молодой Ромендил. — Как же вы нас назовете? Дайте каждому имя варваров! Вы же не зря разные языки знаете, столько троп исходили!
Остальные молчаливо одобрили это начинание: в домике зимние дни тянулись долго, несмотря на теплую атмосферу людей, нашедших друг с другом общий язык.
- Ну начну я, пожалуй, с того, кого здесь нет… Комендант Эльдакир, вот с него, — протянул старый варвар. — На языке восточников его звали бы… Елдакир! Хотя, нет, мягче: Елдакырь или Елдакарь. Слово с таким окончанием означает человека, чем он занимается. Твоего коллегу, Хруодланд, почтовика Эрнила звали бы Ернил. Или даже Ермил. Да его почти так и зовут, пусть и хочет быть ярым западником. Северо-восточник этот ваш зампочты. Хотя на лицо всё одно. — Ирга покосился на Ромендила.— Знаю энтого Ермила, чей он сродственник, бывал я в селах у родни его тетки Витснор. Она тоже в люди выбилась, учителкой была в селе, потом в Ясгард переехала; племяшу своего, кстати, и протолкнула наверх… пока в дальних гарнизонах стаж нарабатывает, но уже начальничек.
Ромендил спросил легким голосом (аристократизм выразился в нем не высокомерием и чванством, а вежливостью и уважением ко всем людям, независимо от происхождения):