— Хочешь что-нибудь выпить? У меня-то в горле пересохло. Волнение от встречи. Нежданной, нечаянной, — прибавил он. — Портвейн?
Она кивнула. Давным-давно ей не приходилось его пить, она даже позабыла вкус этого вина. Балетти протянул рюмку, и внезапно оба — и он, и она — почувствовали смущение от этой близости. После того как прошло столько времени… Шестнадцать лет…
— Прости, — извинилась Мери. — Я чувствую себя немного глупо и неловко. Не знаю, что тебе сказать.
— Ты уже все сказала, Мария, — грустно улыбнулся Балетти, приближаясь к ней. — Ты уже все оправдала, когда бросилась мне в объятия, несмотря на мой чудовищный облик.
— Меня ужасают лишь те муки, которые за ним угадываются.
Желая окончательно убедить в этом друга, Мери провела пальцем по шраму на его щеке. Очень нежно. Она не могла понять, почему несколько минут назад испытала такое потрясение. Мери помнила, как быстро она утешилась, утратив Балетти, как легко забылась в объятиях Корнеля. Может быть, как раз его смерть и сделала ее такой слабой, такой уязвимой? Или, может быть, призрачное явление вернуло ее к тем картинам, к тем страданиям, которые она оттолкнула тогда, в Венеции, чтобы не страдать от утраты?
— Как тебе удалось выбраться из этого пекла? — спросила она. — Твой крик навсегда остался в моей памяти, хотя ее порядком разрушили пытки, которым подвергла меня Эмма.
— Эмма тебя пытала?
— В венецианской тюрьме. До тех пор пока Корк с Корнелем меня не освободили. Корк и погиб, когда вез меня на судно Форбена. — Мери со вздохом опустилась в кресло. — Все это теперь так далеко, маркиз. Я думала, что потеряла тебя навсегда. Я больше не хотела слышать ни об Эмме, ни о сокровищах. Единственное, чего я хотела, это забрать сына и снова начать жить. Корнель мне в этом помог.
— Где он теперь?
— Умер. Несколько месяцев назад его схватили корсары. Мы с Никлаусом-младшим продолжаем выходить в море. Но хватит об этом, — усталым взмахом руки она отогнала воспоминания. — Я говорю о себе, когда следовало бы подумать о тебе. Я изменилась, маркиз. Теперь я пиратка, очень далекая от той женщины, которую ты любил.
— Нет, не думаю. Взгляд у тебя тот же, Мери. Ты по-прежнему умеешь видеть то, что скрыто за поверхностью. Ты любишь свободу и море. Я это знал. Я это всегда знал. Мне достаточно было повстречаться в Венеции с Корнелем, чтобы это понять. Я не мог лишить тебя этого. Я хотел тебе помочь стать собой, а не переделывать тебя.
Мери печально улыбнулась.
— Как тебе удалось выжить? — спросила она.
— Корк подобрал меня в подземелье. Монахи рассказали об этом, когда я пришел в себя.
— Значит, Корк тебя подобрал, — повторила она. Закрыла глаза, ослепленная очевидностью. — То есть Корнель знал. Он не мог не знать. Но он ничего не сказал мне, маркиз.
— Он любил тебя. Так же сильно, как я. И так же сильно, как Форбен.
Мери вгляделась в его глаза. Изменилось бы что-нибудь в ее судьбе, если бы ей открыли правду? Осталась бы она с Балетти вместо того, чтобы последовать за Корнелем? Она не знала. Случилось то, что должно было случиться.
— Почти десять лет у меня ушло на то, чтобы полностью исцелиться, — продолжал Балетти своим глухим голосом. — Все это время я оставался в монастыре. Конечно, дом мой сгорел, у меня уже не было хрустального черепа, который ускорил бы выздоровление, но я не лишился всего. Моя морская торговля по-прежнему шла успешно, и я все еще помнил тайну философского камня. Во дворце были собраны не все богатства. Я воспользовался тем, что у меня осталось, для того чтобы попытаться вас разыскать, Эмму и тебя. Я даже писал Форбену.
— Я много лет не давала ему о себе знать, — призналась Мери.
— Он мне именно так и ответил. Форбен ушел на покой, поселился в Сен-Марселе и думал, что потерял тебя навсегда, раз ты прервала всякую связь. Я тоже смирился. Эмму искал в Лондоне и Дувре, но тщетно. Она прекратила все свои дела, ее с трудом вспоминали.
— А зачем ты ее искал?
— Чтобы забрать хрустальный череп. Мне страшно недоставало его. У меня не только лицо было повреждено, но и все тело. Сам не знаю, как выбрался из той комнаты. У меня было чувство, будто чья-то рука отстраняет пламя, открывает дверь и переносит меня в подземный ход. Насколько помню, у меня самого ни сил, ни мужества для этого не оставалось. Все то время, пока я находился между жизнью и смертью, в моей голове пел голос и хрустальный город манил меня к себе. Я был настолько пронизан этим голосом, этим видением, что выжил вопреки всякой логике. Знаю, что мне достаточно было бы прикоснуться к хрустальному черепу, чтобы окончательно исцелиться.