— Я совсем выбился из сил, — задыхаясь, проговорил Балетти.
— Я тоже, — призналась Мери, встав на колени рядом с ним. Она распустила шнурки на своей рубашке и потянула ее за полы, вытаскивая из штанов.
— Что это ты делаешь?
— А сам не видишь, маркиз? Раздеваюсь. И тебе советую сделать то же самое, если не хочешь к утру закоченеть. Мы разложим одежду на камнях, и бриз ее высушит.
Балетти молча кивнул, взволнованный, не в силах отвести взгляд от нагого тела, белевшего перед ним в полумраке.
Мери упивалась его волнением и все же не стала провоцировать маркиза дальше. Разложив, как и собиралась, одежду на камнях, она вытянулась на песке и закрыла глаза, безмолвная и доверчиво себя предлагающая. Сердце беспорядочно колотилось в груди, которая, казалось, вот-вот разорвется.
Так прошло несколько минут, покой которых Мери не смела нарушить. Затем маркиз пошевелился, и она решилась на него посмотреть. Увидев, что он послушался ее совета, снова закрыла глаза и стала ждать, чтобы он лег рядом с ней.
Среди камней они лежали, словно в ларце, постукивание судов на рейде вторило шепоту ветра в парусах. Ей было хорошо.
— Как ты думаешь, станут они нас преследовать? — спросил Балетти.
— Нет, у них есть дела поважнее. Город большой. Если только не столкнемся нос к носу с кем-то из командного состава, мы ничем не рискуем. Завтра же начнем расспрашивать и выясним, известно ли имя Эммы в этом графстве.
— Верно ты сказала в день, когда мы встретились, — немного помолчав, прошептал он. — Ты изменилась, Мария.
Мери улыбнулась, умирая от желания прижаться к нему, лежащему так близко. Она различала в темноте локоть его подложенной под голову руки, лицо, чуть приподнятое над ее собственным. И чувствовала его страх не перенести объятий. Ей не хотелось торопить события.
— Я боялся открыть твой мир, боялся собственных ограничений, — продолжал Балетти. — Ты каждый день отодвигала границы, обучая меня всему, что знала, чтобы прогнать мои сомнения, мои страхи, мучительный ужас перед моей внешностью.
— Ты делал то же самое в Венеции. Я была такой же уязвимой и несчастной.
— И все равно, Мария, без тебя я не смог бы добраться до Чарльстона.
— Ты же добрался до Юкатана.
— Мне повезло. Но если бы я захотел пересечь Багамы и добраться до этих краев, удача бы от меня отвернулась. Благодаря тебе я вновь обрел покинувшие меня силу и уверенность. Я чувствую, что снова живу. Везде, — прибавил он, нежной и вместе с тем робкой рукой проведя по ее животу.
Мери улыбнулась и открыла глаза, позволив Балетти поймать ее взгляд.
— Люби меня, — прошептала она.
— А если я разучился? Так давно уже…
— У тебя все получится, маркиз. А если ты разучился, я тебя научу.
Она мягко притянула его к себе и отдалась ему со всей любовью, на какую была еще способна.
На рассвете они оделись. После бессонной ночи у обоих под глазами залегли темные круги, но они чувствовали себя оглушенными счастьем. Этой ночью их объятия были совсем другими, чем когда-то. Теперь в них появились нежность, терпение, бережность к ранам другого. Мери водила пальцем по вздутым шрамам на теле любовника, по зернистым рубцам, до того чувствительным к прикосновению, что всякий раз он вздрагивал. Балетти нередко обдирал шрамы снастями, когда лазал по мачтам. И никогда не жаловался на боль, постоянно поднимая все выше планку мужества, чтобы заслужить ее, Мери.
— Я всем тебе обязан, — прошептал он, перед тем как она наконец от него отстранилась. — Этим возрождением, в которое я перестал верить, этим вкусом к жизни, который я уже утратил… Я люблю тебя, Мария. Еще сильнее, чем прежде. Люблю такой, какая ты есть.
— Я тоже, маркиз. А потому давай сейчас закончим то, что начали.
Поднявшись на ноги и собираясь направиться в уже проснувшийся порт, Балетти остановился и, ткнув пальцем в стоявшее на якоре голландское судно, воскликнул:
— «Сержант Джеймс»!
— Ты его знаешь?
— Еще как знаю! Четыре года тому назад я продал этот корабль одному фламандцу. Ему надоела суша, и он надеялся разбогатеть в Вест-Индии.
— Фламандцу? В Венеции? — удивилась Мери.
— Нет, в Остенде.
— А в Остенде ты что делал?
— Там — ничего, — признался маркиз. — Я направлялся в Бреду.
У Мери глаза от удивления стали круглыми.
— Постоялый двор «Три подковы» по-прежнему выглядит так, как ты его описала. Когда я встал посреди двора и закрыл глаза, мне на мгновение почудилось, будто я слышу детский смех.