— Зачем мне нужно там быть?.. Ты же говорил, что больше ничего…
— Мы с тобой прокатимся в Гастингс, ближайший отсюда городок. Я сведу тебя к мировому судье, и он объявит нас мужем и женой.
Патрис бессильно откинулась назад. Он притормозил.
— Не знал, что у нас бывают обмороки… — начал он. Потом увидел, что она с усилием выпрямилась и вяло повела рукой перед глазами. — A–а, вижу, мы в норме, — добавил он, — немножко только закружилась голова, да?
— Зачем ты это делаешь? — в отчаянии прошептала она.
— Как я себе представляю, для этого есть несколько веских оснований. С моей точки зрения, такое положение много надежнее, чем наши нынешние отношения. Прежде всего, исключаются ответные действия. В законах говорится, что жена не может свидетельствовать против мужа. Это означает, что любой адвокатишка сгонит тебя со свидетельской трибуны, прежде чем ты откроешь рот. Потом есть и более утилитарные соображения. Сама понимаешь, что паре стариков не вечно жить. У старухи жизнь висит на волоске. Старик после ее смерти долго не протянет. Преданный до гроба — знаю такой тип людей. Когда их не станет, вы с Биллом поделитесь не поровну… Не смотри так; этот их адвокат этого не говорил, да городишко маленький, такие вещи становятся здесь известны и без слов. Я могу, если надо, подождать годок–другой, а то и все три. По закону мужу полагается третья часть собственности жены. Три четверти от — возможно, я чуть занижаю, — четырехсот тысяч — это триста тысяч. Одна треть от этого… Не затыкай уши, Патрис, словно какая–нибудь дамочка из романа Мари Корелли. — Он затормозил. — Можешь выйти здесь. Тут довольно близко. — Посмеиваясь, поглядел, как она выбирается на тротуар. — Ты уверена, что держишься на ногах? Мне бы не хотелось, чтобы они подумали, что я угостил тебя… — И крикнул вдогонку: — Проверь часы, чтобы не отстали. Почтовая служба Соединенных Штатов работает как часы.
Глава 38
Свет фар словно лемехами вспарывал дорогу впереди, отбрасывая в стороны верхний слой темноты, вскрывая белые пласты и рассыпая их по всей дороге. А позади темные борозды смыкались снова.
Казалось, они едут так уже много часов — в молчании, но остро ощущая присутствие друг друга. Мимо, будто привидения, мелькали слабо освещенные снизу стволы деревьев. Временами деревья исчезали, оставались позади, и их место занимала густая ровная чернота — поля или луга, думала она, — откуда исходил опьяняющий сладкий запах. Клевер. Прекрасные окрестности, но не для той, которая переживала адские мучения.
Время от время в стороны отходили другие дороги, но они, не сворачивая, мчались по прямому широкому шоссе.
Проехали косо освещенный белый дорожный щит, удобно поставленный под углом, чтобы можно было прочесть написанное. «Добро пожаловать в Гастингс» — гласил он. Ниже: «Население…» и цифры, слишком мелкие, чтобы разглядеть на ходу.
Патрис, как зачарованная, в страхе оглянулась назад.
Ее сосед, не глядя, уловил ее движение.
— Пересекли границу штата, — холодно бросил он. — Говорят, путешествия расширяют кругозор.
На ее часах было без четверти десять. Ехали всего полчаса.
Миновали центральную площадь. Аптека еще была открыта, в витрине красовались выставляемые во всех аптеках с незапамятных времен старомодные банки с подкрашенной водой — изумрудной и розовато–лиловой. Внутри кинотеатра было еще оживленно, но снаружи жизнь замирает, витрины погашены, в фойе полумрак.
Стив свернул на одну из боковых улиц, в туннель из густолиственных тенистых деревьев. Он вел к домам, расположенным в глубине травяных лужаек, невидимым с проезжей части. Похоже, он ехал на проглядывавший с увитой плющом веранды слабый огонек. Резко свернул к дорожке, подал чуть назад и остановился напротив нее.
Некоторое время они продолжали сидеть.
Потом он вышел и, обойдя машину, открыл ей дверцу.
— Пошли, — коротко бросил он.
Патрис не двигалась и не отвечала.
— Пошли со мной. Там ждут, — требовательно повторил Стив.
Она не отвечала, не двигалась.
— Да не сиди же ты так. Мы же все обговорили раньше, в Колфилде. Двигайся. Да скажи же что–нибудь.
— Что ты хочешь, чтобы я сказала?
Как бы давая ей короткую отсрочку, нетерпеливо захлопнул дверцу.
— Возьми себя в руки. Я пойду скажу, что мы здесь.
Патрис смотрела ему вслед с тупым безразличием, будто все происходило с кем–то другим; слышала его шаги на ведущей к дому дощатой дорожке. Даже расслышала раздавшийся внутри дома звонок. Неудивительно — кругом было так тихо. Лишь в кронах деревьев разноголосо жужжали крылатые насекомые.
И вдруг она подумала: «Почему он уверен, что я не заведу вдруг машину и не уеду?» И сама ответила: «Знает, что не уеду. Знает, что опоздала. И я это знаю». Время остановиться, отступить, бежать давно ушло. Очень давно. Задолго до этого вечера. В купе поезда, когда меня предупреждали его колеса. Или когда пришло первое письмо. Когда раздался первый звонок, когда первый раз пошла к аптеке. И теперь надежно, крепче, чем наручниками, прикована к нему.
Послышались голоса. Женский голос:
— Нет, совсем нет, вы как раз вовремя. Заходите.
Дверь открыта, освещена. Стоявшая в дверях женщина вернулась в дом. Стив направляется к ней. Она слышит звук его шагов по деревянному настилу. Она вцепилась руками в края сиденья, спрятала их под кожаную подушечку.
Он снова перед ней. Небрежно произнес:
— Пошли, Патрис.
Именно это, присущая ему небрежная, будничная манера говорить с ней, приводило ее в ужас.
Она ответила так же тихо, но голос ее дрожал как натянутая струна:
— Не могу я, Джорджсон, не заставляй меня.
— Патрис, мы уже все обсудили. Я тебе вчера рассказал, и все было решено.
Она закрыла лицо руками и тут же их опустила, повторяя все те же три слова:
— Не могу я. Пойми же. Не могу.
— Нет никаких препятствий. Ты ни за кем не замужем. Ни та, чье имя ты присвоила, ни ты сама замужем не состоите. Я все проверил в Нью–Йорке.
— Стив, послушай. Умоляю тебя, Стив.
— Этим меня не растрогаешь, — шутовски заверил он. — Совершенно верно, меня зовут Стив, это мое имя. — И, зло прищурившись, добавил: — Это имя мне дали, я его не выбирал, как ты… Патрис.
— Стив, я никогда раньше ни о чем тебя не просила, — возмутилась она. — Все эти месяцы я поступала по–женски. Стив, если в тебе осталось хоть капля человеческого…
— Ничто человеческое мне не чуждо. Вот поэтому я так люблю денежки. А вот ты окончательно запуталась. Потому–то твои призывы к моей человечности бесполезны. Пошли, Патрис. Теряешь время.
Она съежилась, прижалась к сиденью. Стив, усмехаясь, побарабанил пальцами по дверце:
— Откуда такой страх перед замужеством? Давай разберемся в причинах твоего отвращения. Может быть, смогу тебя переубедить. У тебя ко мне никаких личных симпатий. Я же просто тебя презираю как дешевую хитрую дурочку. Как только вернемся в Колфилд, оставлю тебя у порога любящего тебя семейства. Это будет бумажный брак во всех смыслах данного слова. Но он останется навсегда, до последнего. Ну как, уживается он с твоими ханжескими угрызениями совести?
Патрис, как бы защищаясь от удара, прикрыла лицо тыльной стороной ладони.
Джорджсон распахнул дверцу:
— Нас ждут. Пошли, себе же делаешь хуже.
Он начинал злиться. Ее сопротивление выводило его из себя. Но злость его не выплескивалась бурно наружу, наоборот, проявлялась в своего рода убийственной холодности.
— Слушай, приятельница, я не собираюсь тащить тебя туда за волосы. Ты этого не стоишь. Я просто зайду туда на минутку, позвоню Хаззардам и все им расскажу. Потом отвезу тебя обратно. Они получат тебя… если захотят. — Он наклонился к дверце. — Погляди на меня хорошенько. Разве похоже, что я шучу?
Стив не шутил. Его слова не были пустой угрозой. Возможно, ему не хотелось к этому прибегать, но он был готов на все. Патрис прочла это в его холодном, полном отвращения к ней взгляде.