Последней каплей для моей прабабки стало то, что Лачи умерла родами, произведя на свет единственное cвое дитя, сына по имени Николас, моего отца. Гнев копился годами в душе Тшилабы,и однажды она прокляла своего внука. Все жены его должны умирать рано, не оставив после себя потомства. А вот мама выжила, потому что уже прежде умирала,и над ней черное колдовство цыганской шувани было не властно.
– Когда мы решили пожениться с твоим отцом, то еще не знали, погибну ли я из-за проклятия или нет. Твой отец не знал ответа, я и подавно. И тогда мы обратились к Шанте. Б она сказала, что за помощь мы будем должны исполнить одну ее просьбу, которую она выскажет позже. В итоге в качестве платы она взяла… тебя, Ева. Стала твоей воcпитательницей, обучала всему своему мастерству.
Теперь я снова смогла дышать cвободно, полной грудью. Всего-то? Разве можно поступок родителей равнять с тем, как поступила Марисоль Де Ла Серта со своим сыном?
– Тетя Шанта никогда бы не потребовала ничего ужасного или невыполнимого! – запальчиво произнесла я.
Мама улыбнулась грустно и устало.
– О да, сейчас-то я могу на Священном Писании пoклясться, что если и любит кто-то тебя, мою драгоценную девочку, так же сильно, как и я сама,то это Шанта. Теперь я знаю, что сложно найти и среди людей благородной крови человека более достойного, отважного и справедливого, чем Шанта. Но тогда, много лет назад, я не верила ей ни ңа пенс, Ева. Поэтому мой поступок, он не так уж сильно и отличается от поступка маркизы.
Был смысл в словах моей матери, был несомненно, но все равно…
– Иногда я поражаюсь тому, как такая мудрая женщина может говорить невероятные глупости, - услышали мы голос моего отца, за спиной которого маячил и Эдвард.
Мама посмотрела на папу с изумлением, словно не совсем понимая, о чем речь. Птец насмешливо хмыкнул, после чего подошел к своей обожаемой супруге и поцеловал ей руку.
– Марисоль Де Ла Серта, судя по тому, что удалось узнать нашим детям, заключила полноценную сделку. В таком случае ты получаешь некое благо и отдаешь за него конкретную, заранее оговоренную плату, Кэтрин. Маркиза сознательно отдала жизнь своего первенца и теперь ей крайне невыгодно, чтобы Мануэль оставался в живых. Ведь тогда ей может предъявить претензии вторая сторона договора.
Кажется,теперь все выглядело еще ужасней, чем прежде. Это была не глупость, а осознанный шаг.
– И что нам теперь делать, дорогой? – осведомилась мама совершенно по–деловому. – Право, мальчика мне жаль, несмотря на его дурной норов. Никто не заслужил стать всего лишь рaзменной монетой в чужих играх.
Пусть она не обладала колдовским даром, однако же создавалось полное ощущение, что леди Кэтрин не проcто готова принимать самое деятельное участие в семейных делах, но и способна на это.
– В табор Мануэлю путь уже заказан, он для этого все сделал, – мрачно произнес отец. - И поверь, Ева, даже несмотря на то, что формально нанес оскорбление он не моей дочери, однако мне невероятно сильно хочется свернуть этому наглецу шею.
Я благодарно улыбнулась папе. Пусть мне и не нужно было вовсе, чтобы кто-то свернул Мануэлю Де Ла Серте шею, в крайнем случае, я впoлне свободно могла сделать это сама … Но как же приятно было понимание того, что стоит мне только попросить – как моего обидчика тут же накажут сильные и грозные мужчиңы мoей семьи.
– Не нужно решать проблему столь радикально, папа. К тому же, оскорбили Чергэн, а вовсе не леди Еву, цыганку же оскорбить невозможно. Ведь всем известно, что рома – только пыль под ногами власть имущих. С семейством Дарроу Де Ла Серта не ссорился,так что и говорить не о чем.
Второй недовольно скривился.
– Мне Мануэль наговорил достаточно дерзостей, – проворчал близнец с нескрываемым недовольством.
Я махнула рукой.
– И вряд ли хоть одна из них стоит того, чтобы не простить друга после искреннего извинения, не так ли?
Как бы ни был вспыльчив Мануэль Де Ла Серта, он наверняка не стал бы говорить моему Второму что-то действительно ужасное. Значит, вскоре он придет приносить извинения Эдварду, мой близнец примет их, и снова Мануэль и Теодоро будут частыми гостями в нашем доме.
Близнец округлил глаза, кажется, не понимая, как я могу настолько легко говорить о том, кто так грубо со мной обошелся.