Меня уже бьет крупная дрожь, скорее всего я серьёзно заболею, если вообще останусь в живых. Мой взор возвращается к мужчинам.
Незнакомец размахнулся, ударил наискось мечом, рассекая воздух. Всадник ловко уклонился, на его лице появилась нахальная улыбочка. Теперь он нанес удар, блестящие лезвие пронеслось в миллиметре от лица моего спасителя. По крайне мере мне хочется, чтоб он был токовым. Отразив удар, незнакомец делает подсечку, проскальзывая, пробивает грудь всадника насквозь.
Уже мутными глазами я еда могу различить, кто есть кто. Мое сознание медленно покидает меня. Я вижу, как незнакомец с силой выдергивает свой меч из тела всадника. Оно с глухим стуком подает на мостовую в самую грязь.
Ноги подкашиваются, я едва могу стоять. Я пытаюсь быстро моргать, чтоб не потерять сознание. Незнакомец накланяется к мертвому телу, вытирая свой клинок об куртку покойника.
Когда он начинает двигаться ко мне, я инстинктивно отступаю в тень, вжимаясь в стену. Вот и смерть…
— Вы в порядке? — мелодичным голосом спрашивает незнакомец в маске. Лица я не вижу, да и новрядли смогла б увидеть, потому что мои веки закрываются. Я теряю равновесии, мое тело поддается, вперед падая в руки незнакомца.
— Помогите… — едва произношу я. Незнакомец сдергивает свою маску, и я узнаю эти глаза… Улыбка сама по себе появляется на лице…
— Амелия… — его голос предательски дрогнул. Я чувствую, как теплая рука скользит по моей щеке, при других обстоятельствах я, скорее всего, возмутилась. Но не сейчас, сейчас мне настолько все ровно, что я едва могу шевелить пальцами руки. Я закрываю глаза, и мой разум растворяется в непроглядной тьме.
Временами я прихожу в себя, мое тело прижимается к теплой груди, в которой бешено, колотится сердце. Горячая рука крепко держит меня за талию, под собой я чувствую тело коня, который несется во весь опор. С трудом разлепив глаза, я смотрю на незнакомца, хотя какой он уже незнакомец.
Его сосредоточенное лицо смотрит лишь вперед, но видимо почувствовав мой взгляд, мужчина опускает глаза. Он настолько красив, что мне хочется запомнить черты его лица, кто знает, может это последние, что я увижу перед смертью. Риск заразится чумой в трущобах, слишком велик.
— Не смей умирать! — приказывает он мне, грозным голосом, который надламлевается на последнем слове.
— Куда ты меня везешь? — хрипло спрашиваю я, — мне нельзя домой, тебя ищут… Если увидят то… — Я снова начинаю терять сознание.
— Амелия! Амелия! Проклятье, давай пошел, пошел…
Когда я снова прихожу в себя, я вижу исписанные красками стены церкви. Мужчина бежит со мной на руках.
— Архиепископ Этельберт! — отчаянно кричит он, — кто нибудь помогите?
Мужчина оседает со мной на пол, его пальцы треплют мои щеки. Горячие дыхание обжигает оголенную кожу. В полусозннее я слышу громкие шаги и голоса.
— Амелия, ты слышишь меня? Открой глаза! — я хочу ответить, но не могу разжать губы, язык будто немел. Голоса перемешиваются в моей голове словно калейдоскоп. Меня снова подхватывают на руки и несут.
Из плена сна меня выдергивает жгучая боль, я кричу или это не я?! Плечо горит огнем, надо мной множества голосов или мне все это кажется.
— Не уходи… — кричу я в приступе лихорадки, только кому я это кричу?! До меня доносятся обрывки фраз.
— Я спас ее.… Это было нападение.…Сообщить ее брату… Бедное дитя… — После я снова то-ли засыпаю, то-ли теряю сознание.
Через какое то время я отчетливо слышу голос Вильяма, он в ярости на кого то кричит. Мне хочется его успокоить, сказать, что со мной все в порядке. Но я не могу даже пошевелится. Каждая клеточка моего тела отдается боль.
Не знаю, сколько я так проспала, но когда я основательно прихожу в себя. Я сразу понимаю, что нахожусь в комнате матери настоятельницы. Твердая кровать на которой я лежу пропахла ладаном, жёсткие простыни подо мной не приятно калятся. В комнате горит всего пару свечей, а значит на улице ночь. Приоткрытое окно, и запах ночи подтверждают мои догадки.
По мере моего пробуждения слух восстанавливается в последнюю очередь. До моих ушей доносятся мелодичный голос, читающий стихи Шекспира.
«Ты говоришь, что нет любви во мне.
Но разве я, ведя войну с тобою,
Не на твоей воюю стороне
И не сдам оружия без боя?
Вступил ли я в союз твоим врагом,
Люблю ли тех, кого ты ненавидишь?
И разве не виню себя кругом,
Когда меня напрасно ты обидишь?
Какой заслугой я горжусь своей,
Чтобы считать позором унижение?
Твой грех мне добродетели милей,
Мой приговор-ресниц твоих движение.
В твоей вражде понятно мне одно:
Ты любишь зрячих, — я ослеп давно…»
Его теплая рука сжимает мою ладонь, а большим пальцем приятно поглаживает кожу. Рукава его льняной сорочки закатаны до локтей, на запястье я замечаю свою розовую ленту. Его пальцы мягкие словно шелк, и я начинаю чувствовать, как мои щеки краснеют. В этом есть, что то интимное, то, что обычно скрывают влюбленные. По крайней мере, мне так кажется. Как я вообще могу рассуждать о любви, если не знаю этого чувства.
Его глаза отрываются от книги, словно он почувствовал на себе мой взгляд.
— Вы очнулись! Я сейчас же позову мать настоятельницу. — мужчин хочет встать, но я крепче на сколько хватает сил сжимаю его ладонь. Незнакомец улыбается, возвращаясь на стул.
— Вы спасли мне жизнь, не знаю смогу ли когда нибудь отплатить вам за эту милость! — хриплым голосом произношу я. Мужчина протягивает мне стакан воды.
— Любой бы поступил так же, окажись он на моем месте, — я делаю пару глотков, горло все еще болит.
— И все же, не каждый осмелится вступить в бой с двумя преступниками, хотя если мне не изменяет память, вы не далеко от них ушли, — его пухлые губы растягиваются в улыбке, она настоящая, искренняя. Улыбка так же быстро пропадает, как и появилась. Его лицо снова стало серьезным.
— Если ли что-нибудь чудовищнее неблагодарности человека? — язвительно и весьма неожиданно произносит он.
— Вы просто представить не можете насколько я вам благодарно. Но все же не забыла о том, как вы проникли в мой дом под покровом ночи.
— Согласен, но ведь ваша честь и состояние не пострадало от пропажи пары вещей, которые пошли на благое дело. — Только сейчас я замечаю, что до сих пор держимся за руку. Мои щеки пылают толи от простуды, толи от злости. Резко одернув руку, язвительно отвечаю ему.
— Моя честь, это моя жизнь обе растут из одного корня. Без чести моей жизни прейдет конец.
— Простите мне мою дерзость Амелия, я вовсе не хотел вас обидеть, — его теплая ладонь снова касается моих пальцев, я не сопротивляюсь. Признаюсь, мне даже нравится его прикосновения. Решив больше не говорить на эту тему, я внимательно смотрю на своего собеседника.
— Вы не находите это не честным?
— Что именно? — хлопая длинными ресница говорит он, слегка приподнимая бровь.
— Вы знаете мое имя, но я не знаю вашего. Конечно, я слышала как вас называют ваши головорезы, но не уверенна что это настоящие имя. — он снова улыбается, в лазурных глазах отражается пламя свечи. Он медленно отпускает мою руку, облокачиваясь на спинку стула. Сложив руки на груди, пару минут он обдумывает мои слова.
Я уже начинаю подозревать, что наш диалог закончен, пока не слышу его голос.
— Вы и вправду хотите знать мое имя, даже после того какая история нас связала? — он приподнимает одну бровь, ту самую над которой небольшой бледный шрам. Из его уст прозвучало это как то оскорбительно, будто нам связывает любовный роман. Сглотнув ком в горле, я решаюсь ответить.
— Мне нужно же, как то к вам обращаться, ну или я могу звать вас господин мародёр, — неожиданно для меня он начинает, смеяться, тихим бархатным смехом который пробрал меня до самых поджилок.