Когда Эдуард сумел по зрелом размышлении взвесить и оценить успехи на политическом поприще, он не испытал особой радости. Никакой уверенности в том, что император Людовик поддержит его, не было. А значит, нельзя ожидать помощи германских герцогов, которые вряд ли осмелятся не последовать за императором. Герцог Австрийский тоже со дня на день может пересмотреть свою позицию.
Так кто же с ним? Гельдрес, муж его сестры Элинор. А кто еще?..
Зато у короля Франции полно союзников: Наварра, Сицилия, Люксембург… И наконец папа римский. Он уже писал Эдуарду, осуждал его за попытки сблизиться с императором Людовиком, который был не так давно отлучен от церкви за неповиновение святому престолу. А сам папа, вынужденный находиться теперь, после ссоры с Людовиком, не в Риме, а в Авиньоне, на земле Франции, никогда не поддержит Эдуарда.
О многом, и об этом тоже, беседовал Эдуард с Филиппой.
— Что мне нужно сейчас больше всего, — говорил он ей, — так это деньги. Союз с двумя такими людьми, как твой отец и Рейнольд из Гельдреса, может оказаться достаточным для военной победы, я убежден в этом. Мне не хватает денег. Я уже и так потратил немало из тех драгоценностей, что ты привезла с собой из дома, дорогая.
Филиппа пожала плечами. Это ее нисколько не беспокоит, сказала она. Все, что нужно для пользы Англии и королевской семьи, она готова сделать или отдать, если у нее что-то есть. Больше всего на свете ее страшит война — тогда и она, и дети будут оторваны от отца и супруга… Помедлив немного, Филиппа добавила, что, не будь у короля намерения вступить в войну, маленькой Джоанне не пришлось бы так рано покинуть родной дом…
Наступил ноябрь, он ознаменовался рождением у Филиппы нового ребенка. Это был мальчик, и она решила дать ему имя Лайонел в честь изображения льва на гербе провинции Брабант, где она разрешилась от бремени и где люди были так добры и внимательны к королевской чете. Новорожденный был хорош собой, настоящий Плантагенет, но, к сожалению, слаб здоровьем, и Филиппа поторопилась послать за врачом, который пользовал их семью в Эно и чьи заслуги в лекарском деле были общеизвестны.
Врач из Эно прибыл на удивление быстро, и благодаря его умению болезненный малыш вскоре превратился в пышущего здоровьем ребенка, который был даже крупнее, чем его брат Эдуард в том же возрасте.
Но, как говорится, счастье и несчастье ходят в паре. В эти же дни она получила сообщение о кончине отца и о том, что ее мать, оставшись одна, решила уйти в монастырь.
Король не терял времени даром. Он познакомился с фламандцем Якобом ван Артевельдом, незаурядным человеком простого происхождения, чьи выдающиеся способности сделали его фактическим правителем Фландрии. Ему было около пятидесяти лет, в молодости его можно было бы назвать невежественным мужланом. Однако с годами он многому научился, многое понял, и сейчас его слушали, ему верили жители Фландрии. Отец был потомственным ткачом, одним из самых уважаемых граждан города Гента.
Якобу, в отличие от отца, довелось много поездить по белу свету: он был в услужении у Карла Валуа, брата нынешнего французского короля, и побывал с ним в Италии, на Сицилии. Вернувшись в Гент, занялся семейным ремеслом — ткачеством, а позже — и пивоварением: пивоварня была дана его жене в приданое. В семье у него все оказались трудолюбивыми, и не прошло много времени, как они стали довольно зажиточными и поселились в хорошем доме с собственным гербом на дверях.
Якоб — преобразователь по натуре, радеющий за любимую отчизну, — видел, сколько скверны у него в стране, и считал виной тому — плохое правление. Властитель Фландрии граф Луи во всем подчинялся французскому королю, даже если это было невыгодно его стране. Французам, например, было на руку, чтобы фламандские ткачи целиком зависели от французской шерсти, Якоб же полагал, что это сильно мешает развитию ткачества во Фландрии.
Когда по почину Филиппы установилась более тесная связь фламандских ткачей с Англией и некоторые из них уехали туда насовсем и открыли там собственное производство, Якоб решил, что именно таким путем можно скинуть с шеи ярмо, которое на них навесил граф Луи по указке Франции.
Многие разорились или остались без работы. Их семьи голодали, жилища приходили в негодность. И все они были не бездельники, не лоботрясы, но хорошие работники, лишенные заработка, потому что так было выгодно французским друзьям их правителя.
На улицах Гента собирались тогда эти бедняги и вели бесконечные разговоры. Все чаще звучало там имя Якоба ван Артевельда. Говорили, он хорошо знает, как избавить ткачей от напасти, и хочет это сделать. Вскоре во всех концах Гента из уст в уста передавали его имя. Этот человек становился известным — он умеет работать, он хорошо обращается со своими работниками, он любит Фландрию и знает, как помочь ей в беде.