Тоска, тягучая, серая, густая и холодная, словно утренний осенний туман, окутала, обволокла кожу, проникла внутрь Олиного организма, протянулась по пищеводу, залегла в желудке. Чёрт! Будь проклята эта злосчастная пятница вместе с дурнушкой- Алёной! Ольге не хотелось вспоминать тот день, она гнала его из своей памяти, пытаясь заслонить другими картинками, но ничего не выходило. И мозг продолжал обрабатывать, анализировать этот дурацкий, совершенно глупый, но такой болезненный кусок Олиной жизни.
Она, по обыкновению, собрала весь персонал отделения в своём кабинете, а сама уселась в удобное кресло.
Тётки в помятых белых халатах, с такими же помятыми лицами перетаптывались с ноги на ногу, изучая рисунок на ковре. Зная о том, что для утренней смены рабочий день в самом разгаре, а для ночной- подошёл к концу, начальница медлила, тянула паузу, сурово оглядывая подчинённых, чтобы заставить нервничать, чтобы они- бездельницы надышались дурманом её дорогих духов, сравнили себя, жалких и раздавленных, с ней, ухоженной, свежей и сильной.
- По - вашему так должен выглядеть медицинский работник? – отчеканила Оля, властно указывая пальчиком в сторону старой, как черепаха, медсестры. – Вы на себя в зеркало хоть иногда смотрите, Мария Ивановна? Халат помятый, голова всклокочена, под глазами круги. Вам не стыдно?
- Мария Николаевна, - робко поправила старуха, стараясь пятернёй пригладить безобразие на голове. – Да я после ночи, Ольга Викторовна, у больного кровотечение ночью открылось…
- Да какая разница, Ивановна или Николаевна? Меня не волнует ни ваше имя, ни ваши оправдания!- отрезала Ольга, стараясь придать своему голосу как можно больше холода. – На планёрку вы обязаны явиться, как подобает. Штраф!
От испуга и неожиданности кто-то, а может и сама черепаха, пукнул, и по кабинету поплыл гнилостный запах кишечных газов.
Олю разрывало два противоречивых желания - немедленно распахнуть форточку, и оставить всё, как есть, чтобы насладиться отвращением и стремлением покинуть кабинет в глазах этих нерях. Второе победило.
Ольга демонстративно прижала к носу надушенный платок и продолжила вести собрание. Пусть нюхают!
- Ирина Степановна, - обратилась Ольга к терапевту.- На вас жалуются родственники больного Гришина. Говорят, что вы заставили купить лекарства.
- У нас нет таких антибиотиков, что нужны Гришину, - ответила усталая врачиха, нервно крутя на пальце обручальное кольцо. – Я вообще не могу понять, Григорьеву нужно вылечиться или просто бесплатно получить медицинскую помощь? Мне что ему лекарства за свои деньги покупать?
- Не помощь, а услугу, - Ольга улыбнулась, как можно лучезарнее. – Меня не волнуют ваши сомнения и метания. Я хочу, чтобы больные в нашем отделении были довольны обслуживанием, ну и, разумеется, выздоравливали. Как вы добьётесь всего этого, меня не волнует. И уж если вы, как доктор, прописали нашему Григорьеву дорогой препарат, которого нет в больнице, покупайте за свой счёт. В следующий раз будете более креатины. В военное время ничего не было, лечили, чем могли. И люди, дорогая Ирина Степановна, выживали. А почему? А по тому, что доктор был компетентен.
Врачиха недовольно надула губы, но больше ничего не сказала. Правильно! Себе дороже будет! С Ольгой Викторовной Снегирёвой лучше вообще не спорить.
Ощущение собственной власти будоражило, щекотало, мелкими пузырьками где-то внизу живота. Её боятся, её уважают, к ней прислушиваются. Если сейчас она- Оля, заставит всех раздеться и бегать по коридору голышом, так оно и будет.
Эти жалкие твари, вспотевшие от страха, сдерживающие позывы в туалет, с трудом разлепляющие опухшие веки, не хотят потерять работу, не хотят, чтобы их гроши стали ещё ничтожнее. И ради этого, они готовы ползать у Снегирёвой в ногах. Подумать только, а ведь когда-то, в далёкие школьные годы, Оленьку считали гадким утёнком, ботаничкой, занудой и зубрилой.
Ах, как же мама и папа были правы, расписав ей жизненный план. С начала Ольга должна была окончить школу, непременно с отличием, потом- поступить в институт, написать диссертацию, найти работу, достичь высот и только после всего этого, встав на ноги, начинать задумываться о мужчинах и семейной жизни.
И Оля чётко следовала пунктам этого плана, с призрением и лёгкой завистью, глядя на сверстниц, гуляющих с парнями и целующихся у подъездов. Даже Диме – школьному красавчику, о ком грезили не только старшеклассницы, но и молодые учительницы, непреступная Оля отказала. О, как же красиво парень за ней ухаживал! Дарил цветы, писал стихи под окном, на асфальте, сочинял о ней песни и пел под гитару, приглашал то в парк, то в кино, то в кафе. А однажды, подарил ей щенка, пушистого, лупоглазого, рыжего с белыми лапками. Но Оля не приняла этот подарок, жестоко обсмеяв парня и обозвав собачником.
- У него, наверное, блохи, - отчитывала Ольга дарителя. – Убери этого уродца и не позорься перед девушкой.
- Нет у Шарика блох! – возмутился Дима. – Это щенок моей собаки, она породистая.
- Шарик, - Ольга зло расхохоталась. – Охренеть, как оригенально! Убери эту пакость немедленно, и сам убирайся.
Голос её звонко разносился по тёмному, влажному, пахнущему мокрой штукатуркой подъезду. Солнечный свет, едва пробивающийся сквозь мутное узкое грязное оконце, золотил русую Димину макушку. И Оля с трудом сдерживала желание прикоснуться к пшеничным, вьющимся волосам парня, провести рукой по рельефу его мышц, почувствовать тепло его кожи, сквозь футболку. Внизу живота всё ныло, сжималось и переворачивалось, дрожали колени. Как же её тянуло к этому парню, до мурашек, до головокружения! Русский богатырь! Скандинавский викинг! Но жизненный план, нарисованный родителями, был превыше всего. Превыше её симпатии к Диме, вызванной всплеском гормонов. И когда парень, прижав к своей груди щенка, ушёл, Оля забежала в квартиру, уткнулась в подушку и проплакала целый день. Она оплакивала то, что могло бы у неё быть, то, что уже никогда не случиться.
Но шли годы. Образ Димы поблек, выцвел, как со временем выцветают узоры на старых обоях.
- Молодец! – хвалили её родители.
- Молодец! – твердила многочисленная родня.
- Молодец! – говорила себе Оля каждый раз, как только видела своих подчинённых, обременённых мужьями- алкоголиками, кредитами и сопливыми вечно- болеющими детьми.
- Алёна! – Ольга произнесла это имя почти, что с наслаждением. Наконец-то появился повод придраться к этой гадкой девчонке. – Где твой чепчик? Почему накрашены ресницы? А руки, что за маникюр на рабочем месте?
- Они не длинные, - промямлила девчонка, растеряно рассматривая свои ногти.
- А мне безразлично, длинные они или нет! На них лак! Немедленно сними. Ты – медсестра, а не проститутка! Сдирай сию минуту, прямо сейчас, при мне!
К щекам девчонки прилила кровь, в огромных голубых глазищах сверкнула бессильная злоба.
Ольга протянула девушке ножницы.
Та их приняла, но сдирать лак с ногтей не спешила, теребя в руках какую-то пластиковую папку, но не нервно, а как-то даже ласково, словно в ней, в этой папке, хранилось оружие, с помощью которого, можно убить заклятого врага.
- Алёна, я жду! – раздельно произнесла Ольга. Обычно, этот тон всегда действовал на подчинённых чудесным образом, но сегодня что-то произошло. И Ольга догадывалась, что причина неподчинения лежит в папке.
Вокруг зашептались, принялись опасливо переглядываться, а в глазах читалось любопытство.
- Я увольняюсь, - улыбнулась девчонка. – Выхожу замуж и уезжаю из города.
Взгляд Алёны обжёг призрением, снисходительной, почти гадливой жалостью. Девчонка явно чувствовала себя победительницей.
Остальные, подняв глаза, окинули начальницу теми же взглядами.
И Оля поняла, все они её жалеют, незамужнюю, одинокую, не нужную никому, кроме родителей. Не грозную правительницу эти калоши видят каждый день перед собой, а неудовлетворённую жизнью, озлобленную бабу.
Недотрах – вот какой диагноз все они ей поставили.
* * *
Ольга аккуратно припарковалась, с удовлетворением отметив, что у кафе машин больше нет, если не считать Девятки и старой, видавшей виды, Волги.
- На трамвайчике прибыли однокласснички, - усмехнулась Оля, вылезая из машины. – Выходит, я одна в люди и выбилась. Ну, и Дима, разумеется.
На эту встречу выпускников, Оля делала большую ставку. О нет, ей не нужна была болтовня со старыми подружками и замшелые школьные воспоминания. Она хотела встретиться с Димой. Он, как Ольга успела узнать, был ещё не женат, жил в Сочи и владел парой гостинец. Вполне выгодная партия!
И чувство одиночества, какой-то неприкаянности, нежелание возвращаться домой с работы к до тошноты заботливой матери и вечно-ворчащему раздражённому отцу- неврастенику, уйдут, растворятся. У Ольги будет семья, своя собственная, дом, в котором она станет хозяйкой. Она начнёт готовить для мужа супы, гладить ему рубашки, прогуливаться по вечерам перед сном, смотреть фильмы.
- Интересно, а будет ли Диме приятно узнать, что я хранила себя для него? Что он у меня первый?
Краска смущения обожгла щёки, и Ольге пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, дабы привести взбудораженные нервы в относительный порядок.
Скукотища! Девчонки, уже повзрослевшие, изрядно раздобревшие, беспрестанно болтали то о своих детях, то о еде, то о дачах. У кого какой урожай томатов был в прошлом году, как кто борется с колорадским жуком и от чего у всех так плохо растёт клубника.
- Чтобы подкормить перец, - вещала толстуха- Женька, троечница, ныне- продавщица в овощном магазине и мать троих детей. – Нужно залить банановую кожуру водой, настоять её пару деньков. Ой, знаете, как рассада пойдёт!