Встреча произошла на следующий день у них в гостиной, а родители тем временем места себе не находили, ходили взад-вперед за дверью. Если бы Джо Стайлз сказал хоть что-то не так, дальше этой встречи дело бы не пошло. Если бы он, например, сказал, что намерен закрыть глаза на тот факт, что она ждет ребенка от другого мужчины и по сути является испорченным товаром. Вместо этого Джо лишь сказал, что сочтет за честь взять ее в жены и что его дом может стать ее домом, если она того пожелает.
— Он не такой уж просторный, зато крепкий. И там есть комната, которую можно будет оборудовать под детскую. — Это все, что он сказал о доме, который его отец построил собственными руками. — А что касается ребенка… Я хочу, чтобы вы знали, что я буду относиться к нему, как к своему собственному.
Глядя на Джо, примостившегося на мамином ганзингеровском стуле, в окружении фарфоровых статуэток, которые собирала Верна, она вспомнила старое выражение: слон в посудной лавке. Джо не был настолько крупным, чтобы считаться воплощением грубой силы, но у него были непропорционально большие руки, а шея, передавленная воротником рубашки, — толстой, со вздувшимися жилами. Даже костюм на нем был несуразный, весь в пятнах, а пиджак выглядел тесным и топорщился, словно был приобретен за много лет до того, как от ежедневного физического труда его руки и грудь обросли мышцами.
У Элеанор из памяти не шли слова отца о том, что все могло обернуться гораздо хуже. Да, Джо был простоват, необразован и далеко не красавец, зато у него доброе сердце, а чего еще ей оставалось желать? Она была не в том положении, чтобы выбирать. И даже тот факт, что она его не любила и не могла представить, что сможет когда-нибудь испытывать к нему те же чувства, что к Лоуэллу, ее особо не волновал. Этот выбор был продиктован необходимостью, а не ее желанием.
— Предположим, я соглашусь, но что будете вы от этого иметь? — спросила она прямо.
Он покраснел, уловив скрытый подтекст в ее словах, и на миг потерял дар речи, не в силах отвести взгляд от сложенных на коленях мозолистых рук. Этот человек явно не привык обговаривать столь интимные подробности.
— Я возьму лишь то, что вы сами захотите мне дать, — сказал он наконец, поднимая голову и встречаясь с ней взглядом. — Если вы не пожелаете разделить со мной постель, я с уважением отнесусь к вашему решению.
Заглянув ему в глаза, она поняла, что он говорит совершенно искренне.
— Я не могу вам ничего обещать. Почему бы нам просто не попробовать?
— Значит ли это?..
Что-то промелькнуло в его взгляде, и это натолкнуло ее на мысль, что он уже давно положил на нее глаз и только ждал подходящей возможности, которая сейчас подвернулась сама собой.
— Да, я выйду за вас замуж.
С этими словами она поднялась и протянула руку, показывая, что разговор завершен и они только что заключили деловую сделку. Гордость не позволяла ей выразить свою благодарность. Ей было невыносимо от мысли, что он мог подумать, будто делает ей одолжение.
— Следующее за этим воскресенье вас устроит?
С годами она научилась по-своему любить Джо. Он был хорошим мужем, даже лучшим, чем она заслуживала, и предупредительным, хотя и не очень страстным, любовником. Более того, он души не чаял в Люси и дорожил ею, словно она была его плоть и кровь. А что касается Люси, то папа был для нее всем — если бы не он, солнце не садилось бы и не вставало. После того как он уплыл, Люси целыми днями была в подавленном состоянии. Она регулярно писала ему — по крайней мере, одно письмо в неделю — и часто вкладывала в конверт какие-нибудь маленькие напоминания о доме: засушенный цветок, птичье перо или красивую картинку, вырезанную из журнала. В то время как Элеанор сообщала о прохудившемся дымоходе, о побитом дождем саде, о новом пасторе, заменившем ее отца, когда тот вышел на пенсию, и прочих бытовых мелочах, Люси рассказывала, как тосковала из-за отъезда лучшей подруги и о мальчике из школы, в которого тайно влюблена. В конце каждого письма она писала, что считает дни до его возвращения и каждую ночь молится Богу и мистеру Рузвельту, чтобы те оберегали его на войне.
В то утро, когда у них побывал Уильям МакГинти, Элеанор разбудила дочь после его ухода, напевая: «Проснись и пой, соня, завтрак стынет на столе».
Люси села на кровати и принялась протирать глаза.
— Пахнет беконом, — сказала она, вытягивая шею и принюхиваясь. Обычно они ели бекон только по воскресеньям. — У нас что, гости?
У Элеанор потеплело в душе при мысли об Уильяме и неожиданном повороте событий, вызванном несвоевременным появлением Йоши.
— С чего это ты взяла? — ответила она.
— Мне показалось, я слышала голоса.
Люси зевнула и потянулась. Она выглядела такой маленькой и беззащитной в своей ночной рубашке в цветочек, а босые ноги были все в царапинах от постоянной беготни босиком. Элеанор заметила, что шелковистые волосы девочки спутались.
Она попыталась их распутать, не обращая внимания на попытки Люси выскользнуть из ее рук.
— Заходил мужчина, спрашивал про щенков, — сказала Элеанор.
Люси замерла.
— Он собирается купить одного из них? — спросила она с надеждой в голосе. В свои девять лет она уже прекрасно понимала, что с деньгами у них туго. Она повернулась к Элеанор лицом — оно было в виде сердечка, а еще ей достались зеленые глаза Элеанор и темные волосы Лоуэлла.
— Посмотрим. Я сказала ему, чтобы пришел, когда Бель ощенится, — сказала Элеанор. — А теперь давай, одевайся. Нам сегодня еще многое нужно успеть сделать.
Она подняла дочь с постели, но не успела Люси сделать и пары шагов, как тут же, повинуясь мимолетному порыву, Элеанор притянула ее к себе и крепко обняла.
— Это за то, что ты у меня такая умница. И что хранишь нашу тайну. — Она слегка отстранилась и серьезно посмотрела девочке в глаза. — Ты ведь знаешь, что может случиться, если ты кому-нибудь расскажешь?
Люси торжественно кивнула.
— Йоши заберут в нехорошее место, где людей держат взаперти.
— Правильно, — сказала Элеанор.
— Но почему? Ведь он не сделал ничего плохого.
Люси ломала голову над этим вопросом с тех самых пор, как Элеанор рассказала ей о концлагерях, куда сразу после событий в Перл Харбор загнали всех американских японцев, таких как Йоши. Для Люси поверить в то, что президент, которого она боготворила, оказался способным на такую несправедливость, было настолько же сложно, как и в то, что Санта-Клауса не существует.
— Это из-за войны, — мягко объяснила Элеанор, гладя дочь по голове. — Люди боятся всех, кто похож на врага. Они думают, что если посадить всех японцев, то мы будем в безопасности. Но они ошибаются. Вот почему мужчины, в том числе и твой папа, участвуют в этой войне — они хотят избавить мир от подобных предрассудков.
Люси медленно кивнула, ее глаза наполнились слезами.
— Я так хочу, чтобы папа вернулся.
— Я знаю, малыш. Я тоже хочу, — сказала Элеанор.
Но в тот момент она думала не о Джо, а о высоком незнакомце, рано утром переступившем порог ее дома. Уильям МакГинти… Она подозревала, что участие, которое он проявил, имеет гораздо более глубокие корни, чем простое рыцарство. Наверное, он испытывал необходимость как-то самоутвердиться. Но как бы то ни было, судьба свела их вместе. После бесконечных попыток держаться, испытывая материальные затруднения, без мужа в доме, к которым добавилось еще постоянное беспокойство о том, что ее тайна выплывет наружу, было огромным облегчением узнать, что появился человек, который разделит с ней эту ношу.
Уильяму Гинти и самому довелось хлебнуть фунт лиха. Во время Великой депрессии его родители потеряли почти все, что имели. Некогда процветающий текстильный бизнес отца провалился, и банк конфисковал их двухэтажный кирпичный дом в Омахе. Из вещей у них осталась только одежда, в которую они были одеты, да и еще кое-какие мелочи. Семье не оставалось ничего другого, как переехать к сестре матери, которая жила с мужем в МакКреди Спрингс, штат Орегон. Население городка исчислялось сотнями, и основным источником дохода местных жителей был кукурузный самогон. Его тетя Лилиан работала медсестрой врачебного кабинета, а дядя Рипли, или просто дядюшка Рип, наладил небольшое дело по поставке сантехдеталей, — это были хорошие, работящие люди, но с деньгами у них обстояло ненамного лучше. Бизнес дядюшки Рипа едва держался на плаву, а вся зарплата тети Лилиан уходила на аренду двухкомнатного дома. Родители Уильяма и три его сестры занимали одну из комнат, а Уильям с братом спали на диване в гостиной.