Братьев всегда связывали тесные отношения, а учитывая стесненные условия проживания плюс тот факт, что родители с головой окунулись в поиски работы и совсем не уделяли им внимания, мальчики и вовсе стали не разлей вода. Уильям, которому уже исполнилось четырнадцать, взял на себя обучение одиннадцатилетнего братишки Стю всем премудростям таких истинно мужских занятий, как кервбол и стрельба по консервным банкам из «воздушного» пистолета.
Вскоре Уильям «дорос» до старой малокалиберной винтовки дядюшки Рипа. Когда дядя взял его с собой на охоту, то оказалось, что Уильям стреляет по мелким зверькам не хуже, чем по консервным банкам. С той лишь разницей, что он не получал удовольствия от убийства животных, а только лишь добывал пропитание. Но с таким количеством голодных ртов, которые нужно было прокормить, он не мог позволить себе быть «слабаком», как говорил дядя, обычно сопровождая свои слова смачным плевком.
Однажды, когда Уильям красовался перед братом, стреляя из винтовки по банкам из-под колы, выстроенным в ряд вдоль забора, пуля срикошетила и попала Стю в плечо. Стю рухнул на землю, из раны сочилась кровь, которая насквозь пропитала рукав рубашки. На одно кошмарное мгновение Уильяму показалось, что он мертв.
В панике он упал на колени рядом с братом, сорвал с себя рубашку и прижал ее к ране.
— О боже, Стю… Пожалуйста, скажи же что-нибудь! Скажи, что ты в порядке!
Стю открыл глаза и вымученно улыбнулся.
— Отличный выстрел, — с трудом произнес он.
К тому времени как Уильям отчасти дотащил, отчасти донес на руках Стю до дома, брат снова потерял сознание. Вызвали доктора, у которого работала тетя Лилиан. Обследование показало, что пострадали только мягкие ткани, а жизненно важные органы не задеты, и пулю вытащили. Все вздохнули с облегчением, когда доктор объявил, что мальчик выживет и будет как новенький.
Через два дня у него началось заражение. В те времена достать пенициллин было не так-то просто, особенно в таких отдаленных местах, как это. Все, что они могли, — это делать припарки и надеяться на лучшее. Но Стю становилось только хуже, у него началась горячка, а рука распухла, как пасхальный окорок. На протяжении этого сурового испытания Уильям, винивший себя во всем, практически не отходил от постели брата, моля Бога забрать его вместо Стю, если до этого дойдет.
Но Господь либо не услышал его молитвы, либо у него были другие планы относительно Уильяма. Утром четвертого дня, как Стю находился в забытьи, Уильям прикорнул в кресле у постели брата, а когда проснулся, тот был уже мертв. Его родители и сестры, дядя с тетей — все столпились вокруг. Мать, не помня себя от горя, безутешно рыдала, а сестры жались к ней, пряча лица в подоле ее юбки.
Но Уильям отказывался в это верить:
— Нет!
Он вскочил и принялся трясти безжизненное тело брата, как делал это по утрам, когда Стю притворялся, что спит.
— Стю! — рыдал он, теряя разум от горя. — Что же ты, давай, это уже не смешно! Ты так всех напугал! Прекрати сейчас же. Я серьезно, Стю. Если ты сейчас же не поднимешься с кровати, то я… то я…
— Довольно, сынок.
Тяжелая рука опустилась на его плечо. Подняв голову, Уильям увидел устремленный на себя взгляд и мрачное, неумолимое лицо отца. Оно запомнилось Уильяму и по сей день, намертво засело в его памяти. Отец ни словом не упрекнул его ни тогда, ни потом, однако ни у кого не оставалось сомнений, что это он виноват во всем. И даже если родители смогут его простить, Уильям знал, что сам он не простит себя никогда.
В тот миг он поклялся никогда больше не брать в руки оружие, и все эти годы держал клятву. До недавних пор это не требовало от него никаких особых жертв, однако началась война, и его стали обуревать двойственные чувства. Память о Стю смешивалась с чувством вины за то, что он не может воевать за свою страну.
Но дело было не только в нем. Марта в Перл Харбор потеряла своего любимого младшего брата, и теперь ее патриотическое рвение достигло небывалых высот. Ей было больно смотреть, как мужчины переодеваются в форму, в то время как ее муж прохлаждается в тылу. Он знал, что она пытается побороть в себе это чувство, понимая, что его вины здесь нет, но в глубине души жена стыдилась его. В результате ему стало сложно находиться рядом с ней, и он каждый день искал малейший повод сбежать из дома. Так было и в то утро, когда он вызвался отвезти Дэнни в палаточный городок скаутов, где тот должен был провести выходные.
Теперь Уильям вел «паккард» по разбитой грунтовой дороге по направлению к бухте. Он представил, как бы Марта отнеслась к тому, что он помогает скрываться японскому мальчишке, который, по ее мнению, вполне мог оказаться вражеским шпионом. Он ни капли не сожалел о том, что вызвался помочь. Да и как он мог жалеть, ведь это был действительно стоящий поступок. Но он не мог не думать о том, что тем самым подставляет не только себя.
Она имеет право знать.Но при этом он не представлял, как расскажет Марте об Элеанор Стайлз и о странном происшествии в ее доме. Марта просто не поймет, почему он сразу не сообщил обо всем властям. А если он не мог довериться собственной жене, то что уж тогда говорить об их браке?
Марту нельзя было назвать плохой женой. Она была энергичной, смышленой и редко отказывала ему в постели. Но в последнее время он стал замечать, что сердцем она не с ним. Она была целиком поглощена военными событиями, рассылала облигации и организовывала митинги, и это занимало все ее мысли, не оставляя места ни для чего другого, разве что для Дэнни. Словно своей чересчур активной демонстрацией патриотического рвения она старалась искупить то, что ее муж не на войне. В мире цвета хаки единственной формой Уильяма были его покрытые пятнами краски рубашки, а все его участие в деле войны ограничивалось рисованием для госдепартамента США плакатов, призывающих покупать облигации военного займа.
Заехав во двор и заглушив двигатель, он несколько минут сидел в машине, любуясь открывающимся внизу видом на залив. Прилив сошел, обнажив блестящую серую поверхность берега, усеянную стойками, на которых Дитс закреплял свои садки для устриц. Они вот уже несколько месяцев лежали нетронутыми, напоминая о том, что их владелец, как и многие другие, воевал сейчас за океаном. А в таком тихом и мирном месте, как это, война могла казаться лишь далеким отголоском.
В открытом море моряки забрасывали сети, а над их головами реяли чайки, при виде рыбы камнем падающие вниз. «Если погода продержится, — подумал он, — можно будет поставить мольберт на улице». Зимой, когда солнце стояло низко над землей, на их дом практически все время падала тень от ближайших холмов. Но в это время года яркие лучи утреннего солнца разлились по окрестностям, позволяя уловить все богатство и насыщенность оттенков.
Он выбрался из машины и направился к дому. В окно он увидел Марту, занятую полировкой шкафа, где стоял их лучший фарфоровый сервиз. Ее соломенного цвета волосы были заколоты сзади, но пара прядей все же выбилась на лоб и подпрыгивала при каждом энергичном взмахе тряпкой. Она сосредоточенно хмурилась, как, впрочем, и при выполнении любой другой работы, словно сколько ни натирай, а желаемого результата все равно не получишь.
Подойдя ближе, он понял, что на этот раз ее мысли заняты чем-то другим.
— Извини, я задержался, — сказал он.
От нее пахло лимонным маслом и духами — какой-то цветочный запах, который напоминал ему пакетики саше, разложенные по ящикам.
— Я заезжал в одно место узнать насчет щенков.
Казалось, она слишком занята, чтобы как-то отреагировать на его слова, хотя совсем недавно они бурно спорили по поводу того, достаточно ли Дэнни взрослый, чтобы взять на себя ответственность за собаку.