— Сейчас же отпустите меня, мистер Малфой! — скрипя зубами, потребовала Гермиона.
— Мистер Малфой?! — он зловеще усмехнулся. — О, как мы заговорили… Должен напомнить, что после той близости, что время от времени происходила между нами, ты имеешь полное право называть меня по имени, — он толкнул ее на кровать и, прежде чем Гермиона успела вырваться, вытащил свою палочку и произнес заклинание.
Бархатные веревки тут же скользнули с кроватных столбиков вниз и крепко обернулись вокруг ее запястий, не давая двинуться.
— Ты… ты! Да ты просто извращенец! — протестующе закричала возмущенная Гермиона.
— Кто извращенец? Я извращенец? — Малфой пожал плечами и, сбросив мантию, принялся снимать с себя галстук и широкий, похожий на кушак пояс. — Сильно сказано для той, которая чуть ли не отдавалась мне несколько месяцев, не потрудившись представиться и исчезая каждый раз с какой-нибудь безделушкой, украденной у меня… — он снял запонки, бросая их на прикроватный столик, и расстегнул рубашку. Оставшись в одних брюках, какое-то время Люциус стоял и просто смотрел на женщину, распластанную на его кровати, а потом начал мерить спальню шагами взад-вперед. — Итак, мне нужен ответ: почему?
— Что «почему»? — фыркнула Гермиона, следя за тем, как Малфой, словно рыскающая пантера двигается по комнате. — И что… обязательно нужно связывать меня за это, да?
— Я лишь подстраховался от твоей привычки исчезать. Хочу быть уверенным, что ты никуда не денешься, пока не ответишь на мои вопросы, — спокойно парировал Малфой. — А теперь все-таки скажи мне, Гермиона, почему ты подрабатываешь мелкой воришкой?
Ужасно хотелось начать яростно отрицать его обвинения, и Гермиона даже подумывала об этом, но потом поняла, что смысла никакого нет. Ее поймали. Умно. И совершенно честно.
«Черт! Скажи лучше, что сама хотела быть пойманной, видать, потому и затеяла с ним эту опасную игру».
Нет, понятно, что ей не хотелось быть пойманной аврорами или еще кем-то… Очень не хотелось. Но вот оказаться схваченной Люциусом Малфоем — стало почти навязчивой идеей. Гермиона не могла объяснить почему, но эта разница имела для нее огромное значение. И потому она набрала воздуха и заговорила:
— Ты и сам прекрасно знаешь, Люциус, почему. Министерство выделяет моему фонду смехотворно скудный бюджет, а у меня есть те, кто и в самом деле может рассчитывать только на мою помощь… — она отвечала крайне сдержанно и внимательно следила за перемещениями Малфоя, тихонько пытаясь избавиться от пут, удерживающих запястья.
— Есть гораздо более цивилизованные и безопасные способы увеличить финансирование! — тот нахмурился, не переставая ходить туда-сюда, и сверкнул на нее глазами.
«Боже мой… он что… беспокоится обо мне?»
— Да что ты говоришь! И скажи, сделай милость, что же я могла сделать. Я живу в малюсенькой квартире на пятом этаже, где единственная роскошь — это то, что в ней есть туалет, и половину своей зарплаты отдаю в бюджет фонда. Оставляю себе минимум, чтобы только на жизнь хватало. Клянчу деньги у каждого благодетеля, который хоть раз сделал пожертвование, прошу министерство увеличить мой бюджет, постоянно урезаю программы… но и это не помогает! А список семей, нуждающихся в помощи, растет с каждым годом. Так скажи мне, что еще можно сделать?
В голосе (спокойном, собранном и таком тихом) Малфою слышалась боль и отчаяние, обуревавшие ее.
— Гермиона, ты не должна брать на себя ответственность за них! — присев на край кровати, он покачал головой, его самого тоже охватило разочарование.
— Не могу… Они надеются на меня, — тихо отозвалась она. — Понимаешь, у них больше нет никого.
— Не хочу выглядеть пессимистом или высокомерной скотиной, но готов поспорить, что у половины семей из твоего списка есть способный работать отец, который просто предпочел быть пьяницей и бездельником, чем заботиться о своей семье, — Люциус увидел, как она напряглась, и понял, что попал по больному месту.
— И что с того? Это… должно означать для его семьи голод или отсутствие всяческих возможностей? Значит, невинные дети должны голодать из-за его безответственности? Как ты можешь так говорить? Неужели они и впрямь заслуживают быть голодными и бездомными? — голос ее повышался, а в глазах засверкали яростные огоньки.
Люциус почувствовал, как пульс его невольно ускорился, реагируя на эти явственные проблески ее пламенного темперамента.
— Я не говорил этого, но ты сделала работу смыслом своей жизни. Понимаю: у многих семей могут случиться трудные времена, и у меня некоторые школьные товарищи были очень бедны, Гермиона, и я видел, каково это. Между прочим, беден был и Северус Снейп — он одевался в обноски, недоедал, а для покупки учебников и школьных принадлежностей всегда пользовался школьными стипендиями. Почему я щедро жертвую на стипендии Хогвартса, как думаешь? В его память. И не потому, что он был моим другом, а потому, что эти стипендии, быть может, помогут еще какому-нибудь такому же удивительному, но небогатому ребенку. И все же… я не обязан заботиться обо всех них, — по глазам Гермионы он понял, что вся его речь пропадает втуне, поскольку не имеет для нее никакого значения.
— Тогда кто будет помогать им?
— Не ты. Ты просто впустую тратишь в этом фонде время, позволяя жизни проходить мимо. Ты пытаешься решить проблему, справиться с которой не в состоянии. Пойми: неимущие семьи были всегда и будут всегда. И никакое количество галеонов не вылечит нищету! — попытался достучаться до нее Малфой.
— Значит, ты не считаешь мою деятельность достойной? И думаешь, что попытка сделать жизнь детей лучше не стоит ни моего времени, ни энергии, ни гордости?
— Этого я тоже не сказал. Я думаю, что все это очень достойно и благородно с твоей стороны, но ты должна смотреть на вещи реально. Ты не можешь спасти их всех, Гермиона! Почему ты не можешь быть счастлива тем, что тебе уже удалось? — Люциус знал, что покажется ей жестоким и бесчувственным, но… что поделать. Годами жертвуя куда-то деньги, он никогда не драматизировал самого факта существования бедности, оставаясь самым настоящим реалистом. Жизнь есть жизнь. Бедность существовала всегда, и ничего с этим не поделать.
— Мы никогда не сможем договориться по этому вопросу, — упрямо буркнула Гермиона. — Просто ты никогда не был беден. Тебе никогда не приходилось работать, чтобы кормить семью. И ты никогда не поймешь меня.
— Нет проблем, давай поговорим о чем-нибудь другом… — Люциус сложил руки на довольно широкой груди и уставился на Гермиону. — О чем-нибудь… более личном. Например, о той маленькой игре, которую ты затеяла в ту ночь, когда мы встретились на благотворительном балу.
— Почему ты думаешь, что я играла? — она вдруг почувствовала, как щеки медленно краснеют.
— Потому что неплохо знаю тебя теперь. Видишь ли, за эти месяцы мы с тобой были более близки, чем иные супружеские пары. Ты всегда охотно шла мне навстречу во всех моих сексуальных позывах, не собираясь признаваться мне, кто же ты на самом деле. Почему?
Гермиона медлила с ответом, и Люциус затаил дыхание, ожидая его. Ему нужен был ответ. Нет, ему чертовски был нужен этот ответ.
— Что… сильно разочарован, обнаружив, что это я? — еле слышно спросила она наконец.
В этом коротком вопросе он уловил огромную уязвимость, подобно которой никогда еще не слышал в ее голосе. Сузив глаза, он глядел на нее и размышлял…
«Знала бы она, насколько тяжело разочароваться в этом, увидев ее сегодня…»
Люциус понимал, что до боли знакомый образ «Леди в маске» являл собой самоуверенную нахалку, прекрасно знающую, чего она хочет, да и к тому же уверенно берущую все, что она хочет. Плюс к этому, «Леди в маске» была уверена в собственном обаянии и нагло использовала его в своих интересах. Но Гермиона Грейнджер… Нет, ее он тоже неплохо знал. Правда, не близко. Он знал ее как очень умную, талантливую ведьму, как неплохого бойца, как жертву своей сумасшедшей свояченицы, как школьную соперницу сына в изучении академических предметов, как неутомимую защитницу забитых домовиков… И вот теперь, как выяснилось, он знал ее и как неутомимую подражательницу Робина Гуда.