Через пустынные равнины она вела меня и через затененные леса, в которые мы проникали все глубже и глубже, а вокруг нас вздымались стволы огромных деревьев. Вскоре мы достигли пещеры, в которую она вошла; я последовал за ней, стараясь приблизиться к ней, но не смог сократить и на дюйм расстояние между нами. Произошла странная вещь: пещера резко ушла вниз, пока не стала вертикальной, погружаясь в недра земли; затем я осознал еще одну странную вещь — мы продолжали погружаться, как будто мягко падая, и все же были вынуждены прилагать усилия, как если бы шли нормально, но горизонталь стала вертикалью. И постепенно я, наконец, приблизился к Мириам, пока после векового падения мы не остановились далеко, невероятно далеко под поверхностью земли. И тогда я обнаружил, что мы находимся посреди зала, потолок которого возносился вверх и устремлялся вперед, поддерживаемый арками огромного масштаба и странных изгибов, а стены отступали, как неф огромного и погребенного собора, и я последовал за ней по проходу этого просторного здания; призрачные конусы, поднимающиеся, словно гигантские факелы, стоящие у нас на пути, отбрасывали благодаря легким порывам влажного ветерка, тревожащего их, гротескные и дрожащие тени на пол; а серые одежды Мириам, серые одеяния смерти, развевались позади нее, почти касаясь моего лица, когда расстояние между нами уменьшалось. Так мы подошли к двери из черного дерева, и когда мы приблизились она широко и бесшумно раскрылась на своих больших петлях; тогда леди в сером вплыла внутрь, а я последовал за ней. Теперь я оказался внутри склепа, где три красных конуса, оплавившиеся почти до конца, излучали мрачное и зловещее сияние; один у ее головы, другой у ее ног, и еще один, капающий алыми каплями ей на грудь. Ибо здесь лежала Мириам, моя леди в сером, в покое смерти и на крепком мраморе. У ее головы стояла чаша со слизью черного моря, у ее ног лежал воскресший белый червь; в ее руках, сложенных на груди, была одна свеча и одна гардения, чей аромат, пряный и девственный, перебарывал запах камеры смерти.
Находясь во сне, подчиненном странной логике грез, я думал, что это естественно, и не испытывал страха, поэтому я подошел к своей леди в сером. Когда я приблизился, чаша пролилась, но я отбросил ее в сторону, и большой червь поднялся, но я раздавил его, когда же все свечи потухли, гардения засветилась фосфоресцирующим светом. В этом свете, каким бы слабым он ни был, я увидел, что Мириам зашевелилась, я услышал ее вздох и поднял ее на руки. Теперь гардения освещала своим светом мне путь, и сквозь шелестящую тьму я нес Мириам, а ее серая мантия стекала вниз и обвивала мои лодыжки; и вот я добрался до продуваемого ветром коридора, и заостренных свечей, и величественного марша соборных арок. Но здесь, благодаря любопытной нелогичности снов, вертикальный коридор исчез, и я двинулся через обширную комнату, пока не вышел на равнину. Серая пыль поднялась, но серые одежды Мириам упали на меня, и пыль осела. Небеса были пусты от звезд. В полной черноте я шел, за исключением тусклого света единственного цветка, аромат которого подслащивал воздух, и чье сияние освещало дорогу. Таким образом, я держал Мириам и нес мою леди в сером в свою комнату.
Лишь недавно я вынырнул из своих грез.
Я смотрел и смотрел на всю вечность, с ее циклами угнетающих и дико кружащихся кругов замерзшей черноты, чередующихся с красным и всесокрушающим пламенем, разрушающую спокойствие моего разума навсегда. Не для меня теперь пути человека, или смертные обиталища земли, или преходящие и эфемерные неопределенности жизни. Я написал все и теперь умру от своей руки и по собственному выбору.
Ибо, когда я проснулся, я увидел леди в сером, сидящую рядом с моей кроватью. На ее лице были гниющие следы могилы, а ее одежда была драной и покрытой плесенью; но именно эти три вещи испортили меня для жизни: свежая гардения в ее руках, ее длинные и желтые ногти, как если бы ногти того, кто умер и был похоронен шесть или более месяцев назад могли расти, и то, как жутко ее руки вертели цветок, в то время как ее черные, блестящие глаза сосредоточились на мне!
ПЕРЕВОД — РОМАН ДРЕМИЧЕВ