Находясь месяцами в замкнутом бессолнечном пространстве, они в буквальном смысле поддерживали друг друга ежеминутно. А если и конфликтовали немного, то это скорее походило на ученый спор двух амбициозных людей. Впрочем, Гретта всегда старалась в конце концов уступить, как бы признавая за Питом силу. Да и по статусу, собственно, полагалось — ведь Пит был ее начальником, как ни крути.
Однажды, проснувшись ночью, по совершенно непонятной причине Пит стал думать о Гретте. Причем явились взору не так называемые человеческие или служебные качества, а именно женские, душевные и плотские. Белокурые, всегда завязанные узлом волосы ему почему-то захотелось распустить и посмотреть, как они рассыплются по плечам. По этим довольно широким и в то же время покатым милым плечам. Далее фантазия Пита перешла на руки — грациозные, немного полноватые, с деликатными кистями, тонкими пальчиками с розовым маникюром.
Потом, невольно распаляясь, господин Макдаун отчетливо представил нежную белую шейку Гретты, которую захотелось покрыть поцелуями. Затем увиделась ее высокая полная грудь, крепкая талия, круглый животик, крутые изгибы бедер и мягкость ягодиц, на которые Пит, как он только теперь осознал, довольно жадно всегда смотрел, когда сотрудница поворачивалась к нему задом, а особенно — когда шла по комнате, невульгарно, но очень соблазнительно покачивая бедрами.
Одежда сотрудников Кастелло всегда была очень строгой, и Пит никогда не наблюдал Гретту в коротких или обтягивающих платьях. А ноги ее он видел не дальше щиколоток. Но и в таких одеждах было очевидно, что за чудесная, с волшебными формами фигура у госпожи Кауфман. Фигура, созданная для любви, для горячих ночей и бурных объятий, а не только для того, чтобы просиживать на прекрасной попке перед компьютером.
Возникшее вожделение не утихало и в ту ночь не дало заснуть до утра. А затем потекли трудовые будни, позволившие не то чтобы подавить вожделение, но снизить его до минимума. Однако Пит уже не мог относиться к Гретте по-прежнему, как просто к сотруднице и другу. Эротические ощущения, образы и фантазии периодически возникали во время работы, когда происходило общение между молодыми людьми, во время их прогулок в обед и после работы. Как и все женщины, Гретта почувствовала это изменение Пита в отношении себя и не только не противилась его чувству, но и в какой-то мере ему способствовала.
Пита же грызла совесть, что он почти не думает о жене, о находящейся в далеком Мегаполисе Линде, что он давно-давно не хочет ее как женщину. Это пугало. Пугало также и то, что господин Макдаун знал, чувствовал и предвидел — не ровен час, когда между ним и Греттой вспыхнет страсть, завяжутся интимные отношения, а в Кастэлло их будет скрывать крайне трудно.
Он стал бояться себя, ибо было уже пару раз такое, что, находясь в кабинете с Греттой наедине, он готов был замкнуть дверь, заключить желанную женщину в объятия и. дальше возникали чарующие фантастические картинки. Но дело в том, что все объекты в Пирамидах прослушивались и просматривались службами безопасности. Посему любое подобное телодвижение вызовет у начальства ряд законных вопросов и, безусловно, скажется на карьере.
И вот в этот июньский день Пит Макдаун решился наконец на прогулке объясниться с Греттой, прямо назначить ей любовное свидание. А затем — развивать все с быстротой молнии, решительно добиваться близости. Иначе с ума можно сойти от этих частых и трудно подавляемых эрекций, от непроизвольных ночных извержений.
Пообедав, он вышел на дворик, покуривал, поджидая Гретту, которая отправилась тем временем в женскую уборную — подкраситься. Пит волновался. И в этот момент проходившая мимо него незнакомая женщина, нарочито не глядя в его сторону, проговорила: «Господин Макдаун, у меня срочные известия от вашей жены, следуйте, пожалуйста, за мной», — и, не поднимая головы, с хозяйственными сумками в обеих руках, эта пожилая дама направилась в сторону выхода со двора, от которого начиналась парковая аллея.
Оторопев и оробев, Пит выбросил окурок в урну и двинулся за женщиной — комически крадучись, в пятнадцати шагах сзади.
Наконец он догнал ее, нарочно притормаживавшую, уже метрах в пятидесяти за воротами. Когда Пит ее обгонял, незнакомка молча сунула ему в руку что-то бумажное, свернутое. Макдаун чуть слышно сказал «спасибо», женщина ничего не ответила. Она замедлила свой шаг, Пит, напротив, ускорил, а через несколько метров свернул на боковую дорожку, направо. Пройдя еще метров двести, и еще раз сменив дорожку и выбрав укромную скамейку под сенью клена, Пит, усевшись и осмотревшись по сторонам, развернул записку.
«Дорогой Пити, — узнал он почерк жены, — добрые люди согласились передать к тебе весточку из нашего огромного мира, ведь дозвониться в Кастэлло стало теперь невозможно. Телефонисты никаких комментариев и объяснений не дают, и это только сеет лишние домыслы, страхи. Надеюсь, с тобой все в порядке. По крайней мере так мне ответили в комендатуре города, куда я тоже не без труда сумела дозвониться.
Ты наверняка уже в курсе, что происходит под ледником. Но если не знаешь всего, так слушай. Уже шестые сутки, как под ледник проникли террористы, сейчас они вроде локализованы в Берлине, но поймать их пока не могут. В то же время они взрывают здания, поезда, убивают мирных людей. Счет убитых идет на сотни, это даже не скрывают ни телевизор, ни радио. Говорится, что террористы — это взвод нео-обезьян под предводительством офицеров. Цель их — развалить не только Империю Развлечений, но и всю страну. И они своего добиваются. Напряжение, что пребывает в народе, пока сильно не выплескивается за границы семей, кухонных посиделок и прочее. Но поговаривают, что отдельные случаи чего-то похожего на забастовки, а также единичные невыходы на работу уже были. Что-то зреет в народе, мой дорогой Пит. Но страшно даже не это. А то, что все свои тревоги и боль мне просто некому высказать и выплакать. От тебя никаких вестей. Созвониться с тобой невозможно. Но невозможно созвониться и с братом! О нем вообще не выдают никакой информации, ни его прямое начальство, ни в министерстве. Отговариваются пустыми словами: „командировка“ или „где-то в лесах“. Но это не ответ, Пити! Сердце мое чует, что здесь что-то не так, а вернее, именно так, как и должно было быть — ведь мой любимый брат всегда там, где особенно трудно. Я почему-то уверена, что его направили под ледник. Тем более что в народе ходят не озвучиваемые пока официально слухи о будто бы посланной туда спецкоманде, спецотряде, подготовленном будто бы для таких ситуаций. О Боже! Да разве можно подготовиться к такому! Душа не на месте. Сердце болит и чует — Дэвид под ледником, в Берлине, ловит террористов. Только бы он был жив. А еще недавно, совсем недавно мы созванивались с ним и собирались вместе приехать к тебе в августе. Как все было мирно и хорошо еще неделю назад. Как в одночасье все изменилось… Пити, дорогой, попробуй сделать все возможное, чтобы передать мне о себе весточку, а еще лучше — дозвонись. Ну не изверги же они, чтобы держать людей в неведении друг о друге. Все равно вести будут проникать в ваш замкнутый научный мир. Ты мне дорог, Пити. И мне одиноко. Береги себя, милый! До скорой, надеюсь, связи.
Это письмо, прочитав, сожги сразу же, чтобы не подвести добрых людей. Ведь все мы знаем, как работают спецслужбы. Не хватало еще, чтобы тебя дергали на допросы и там издевались. Сожги немедленно!
Целую. Твоя Линда».
27
Прошло шесть суток с момента, как полковник Нэш со взводом прибыл в Берлин. За это время много чего произошло, и отнюдь не в пользу полковника. Потери среди мирного населения и войск росли, террористы свирепствовали, а полковник со своей боевитой командой выглядел абсолютно беспомощным. Что приводило Дэвида в бешенство.
Тягостны были минуты затишья, когда сутки, а то и более террористы никак себя не проявляли. Дэвид тогда жил в поганом предчувствии какой-либо гадости. И предчувствие не обманывало: затишье взрывалось зловещим преступлением, на место которого полковник прибывал лишь наблюдателем.